Только подумать, всю жизнь она ждала счастья, и вот — Лина носит его под сердцем. Она ежедневно чувствует его, и иногда сама разговаривает с ребенком, словно он слышит её. Она жила, живёт и будет жить только ради этого ребенка. Он ещё не появился, но уже стал единственным фонариком в её жизни-темноте, где были лишь вечно неработающие фонари.
Вместе Лина и Нисон выбирали и покупали детскую кроватку, коляску, распашонки, костюмчики, шапочки и штанишки. Глаза Лины блестели, когда она видела очередную вещичку, которую непременно она хотела бы подарить дочери. На всё уходили десятки тысяч, но Лина и не думала останавливаться. Ей хотелось всё больше и больше, хотелось подарить ребенку не только кучу детских вещей, но и любовь. А любовь она проявляла только в подарках. Это было её особенностью, которая смешила Нисона. Правда он никогда не замечал, что подарки Лина ему особо не делала.
Да, он мог сказать, что любил Лину, но иногда её сосредоточенность на ребенке его раздражала. Конечно, Нисон тоже любил ребёнка, тоже желал поскорее взять его на руки. Но Лина была слишком зациклена на нём. Она думала лишь о ребёнке, говорила лишь о ребёнке, делала всё для ребенка. Вся её жизнь словно построилась на каком-то слепом убеждение о том, что всё изменится к лучшему после рождения малыша. И Нисон знал, что это далеко не так. Но его жена была так счастлива, так беззаботна, что Нисон не посмел упрекнуть её в чем-то. Он в очередной раз остался спокойным и понимающим. А это в нём так ценила Лина.
Лиля
Что-то внутри вдруг открылось, Лина внезапно стала очень хозяйственной. Может быть, ей просто некуда девать энергию, ведь она всё время сидела дома. Но, в любом случае, весь дом вдруг засиял от чистоты, а вещи, до того сложенные по темным углам, то исчезали, то находили своё место на полках и в шкафчиках.
Много вещей нераспакованных было с её родного дома. Мать как отдала эти черные пакеты с её вещами, так они и лежали там. Лина выкидывала всё, что напоминало ей о матере, быстро перебирая одежду и безделушки, кидая их в мусорку. Вещи навеяли воспоминания, от которых слёзы выступали на глазах, но она их упорно смахивала, не желая грустить в столь приятный период её жизни. В мусорку полетели сломанный светильник, старая юбка, косметичка с наполнением, красное тряпье, туфли, портфели, сумки, мягкие игрушки, статуэтки. Наверное, единственное, что она не решилась выкинуть — странная мятая тетрадка, которую потрепало время. Взяв её в руки, она сначала опешила, ведь школьные вещи она всегда выкидывала сразу после окончания года, а тут — тетрадь.
Но открыв её, с первых страниц стало понятно, что писанина внутри точно не школьная. Лина сидела, глупо улыбалась и смотрела на корявые строчки. Почерк у неё всегда был некрасивый, но она думала, что это её особенность. Тетрадь пахла чем-то таким тоскливым, влажным и холодным, что Лина поёжилась от накатывающей печали.
Она помнила, что в тринадцать лет жизнь ей показалась тяжёлой, поэтому и Лина записала всем прощальные письма, уже и дату смерти выбрала. Что остановило? Наверное, надежда в лучшее.
Прочитав пару страниц, она прикрыла тетрадь. Как это всё было наигранно, как не по-настоящему. Забавно было читать о любви, о тоске по людях, о жалости. Что за чушь?
«Хоть я и не была чем-то важным для друзей или хорошей дочкой, я верю, что я была кем-то очень хорошим,» — гласила кривая строчка. Да Лина была никем для всех. Всегда она оставалась чем-то забытым и неопознанным. Может, и была хорошей, только вот уже никто это не сможет подтвердить.
Бывает чувство, когда находишься на волоске от опасности. А Лина находилась на волоске от смерти. Но ощущать это начало только сейчас, когда опасность быть убитой от своих же рук миновала.
С тяжёлым сердцем она переворачивает страницу. Почему-то на этом листе почерк стал настолько дерганным и непонятным, что Лина хмыкнула, прежде чем разобрала хотя бы первые слова. Но после, побледнев от ужаса воспоминаний, она научила не то читать, не то просто вспоминать, словно заученную песню или стих:
«Прощайте, друзья по несчастью, живите, пожалуйста, долго, но уже без меня. Навсегда забудьте меня, не смейте горевать, жизнь — праздник, но у меня вечный траур, я здесь лишняя,» — и Лина тихо вытирает слёзы. Письмо кончилось, но Лина вспоминала всё, что ей хотелось сказать людям. Это письмо казалось лживым, ненастоящим. Она лишь хотела, чтоб из-за неё никто не переживал, но настоящее правдивое письмо Лина убрала куда-то в далёкий угол.
Ненависть — единственная эмоция в то время, испытываемая к людям. Она до сих пор помнила резкие и ужасающие высказывания про мать, братьев, друзей и знакомых, когда при письме руки её тряслись от обиды и злости к ним. Мурашки по коже проходились, когда она вспоминала строчки, где проклятья сыпались безустанно. Лина убрала эти письма, ведь они были очень оскорбительными и злобными, она бы пожалела, если бы умерла, оставив после себя эти записки. Она бы жалела — но зато не соврала бы.