Она бежит на балкон, путаясь в одеяле и падая на пол, но добирается до него, распахивает дверь и на коленях быстро вползает на бетонный пол, срывая об камни и мусор кожу. Наконец, плен одеяла отпускает её, и она поднимается с пола. Рядом стояли игрушки её дочери.
Она смотрит на небо, ее руки впиваются в железную палку балкона. Младенец кричал, он определено звал только ее. В попыхах она открывает окно, чуть не выпадает наружу, но чудом удерживается на месте. Ветер резко врывается в ее дом, обжигая холодом. Она крутит головой, в поисках источника звука, но он словно доносился отовсюду. Людей на улице почти не было, но вой ребёнка слышался ей будто бы со всех сторон, словно несколько голос слились воедино в адский хор, в печальное многоголосье.
— Яся? — неуверенно говорит Лина.
Рёв, отчаянный и срывающийся, заставлял сердце Лины содрогаться. Она посмотрела наверх. Небо, затянутое тучами, словно смотрело в ответ на Лину. Неужели это оттуда доносится плач? Идей, кто же это плакал, было совсем немного. Она была уверена, что это ее дочь, наверняка винившая мать в своей смерти. Лина и сама раскаивалась перед небом, молча пялясь в самое глубокое место, откуда, как ей казалось, на нее смотрели два глаза.
— я люблю тебя до сих пор, Яся. Ты же знаешь об этом? Прости мать свою, оставь мою душу в покое, не мучай старуху, не долго так я протяну, дочь. Что же ты хочешь ещё, милая? Я свой разум освободила для тебя, ты там живёшь постоянно теперь. Неужели виновата я в чём-то, Ясенька, дочь моя? отпусти меня, уже ничего не вернуть, в этом нет моей вины, — но облака сжимались, небо становилось мрачнее, солнце спряталось. Слезы непроизвольно текли по ее щекам, тихо стуча, падая на железную палку, — не вини меня, прошу, в смерти. Яся, я… я хотела бы вернуть тебя, я отдала бы все, чтобы ты жила сейчас, я бы сама умерла за твою жизнь, — ответа не было. Небо молчало. Яся молчала.
В ее голове все ещё звучал плач ребенка, он был настолько жалобным, что все внутренности Лины дрожали от боли. Она тонкими руками вытерла мокрое лицо. Слёзы; слёзы окропили бетонный холодный пол, но, по сравнению с больничным одеялом, впитывать ничего не стал. Слезы, как самая малость той боли, что держала в себе душа Лины. Нельзя было от нее избавиться просто поплакав, покричав, погрустив, или же просто отвлечься. Нельзя было от нее избавиться.
Она с надеждой рассматривала облака, выискивая там такие же зелёные глаза как у себя, но уже принадлежавшие ее дочке. Но ничего такого с неба не смотрело. Лишь вой стоял в голове эхом, как белый шум на фоне.
— милая, прости меня, прости мать, — Лина положила кулак на сердце, словно пытаясь поймать его, — забери мою жизнь. Забери, живи, милая, живи, прошу, — горло сковали слёзы. Издав краткое "кхт", она с трудом продолжила дышать.
Но дочь словно не слышала ее, она внимательно смотрела на свою мать, упрекая ее в чем-то: то ли за слабость винила, то ли за решение Лины жить дальше. Плач сменился на тонкий писк, что быстро утихал, а потом вновь эхом раздавался по старым дворам. Сердце обливалось кровью, но билось. И Лина ненавидела себя за то, что живёт. Это она должна была умереть. Она, а не Яся. Дочь должна была выжить, мать должна была умереть. Так неправильно жить, так больно жить ей ещё не было.
В домашней одежде Лина выбегает на улицу. Плевать, что зима, плевать, что холодно. Лишь бы найти источник воя, что несомненно принадлежит ее ребёнку.
Душа Яси навсегда останется с Линой; ее смерть будет вечным грехом для матери.
На слабых ногах она бежит на звук, спотыкаясь о сугробы, падая на ледяную землю. Звук все громче и громче — она уже видит в далеке своего ребёнка. Голос совсем сорвался, стал хриплым, еле слышным. Лины перепрыгивает последние метры, падая на колени перед кем так сильно провинилась. Через пелену слез и боли она видела нечто похожее на мёртвый труп дочери.
Умирающий щенок лежал на краю обочины. При дыхании слышалось, как что-то хрипит у него в лёгких, а синеватый оттенок кожи наводил на мысль, что ему оставалось совсем немного. Лина с восхищением смотрела на него. Он был похож на Ясю: такой же крохотный, синий и весь в крови.
Смерть — повод для вечной скорби Лины. Жизнь отныне будет в тяжесть, тело будет бременем.
Недолго думая, она обняла его, поднимая с холодного снега не менее холодного щенка. По размерам он был схож с младенцем, наверняка мать-собака бросила его, а самостоятельно выжить в этом городе у него не получилось. Сил не хватает даже на то, чтобы взглянуть на Лину — щенок скулит, не обращая внимания на руки, что окутали его тело.
— доченька, — аккуратно прижимая умирающего щенка, Лина содрогалась всем телом, — милая, доченька, Яся, пойдем домой, — передавливала щенку тело, отчего у него не получалось дышать, Лина быстрым шагом пошла обратно домой. Дома стояли, смотря куда-то вдаль, не обращали внимание на Лину и щенка. Да вряд-ли кому-то вообще было дело что до собаки, то и до Лины. Они оба не нужны никому.