Нисон так наивно думал, что решение всех проблем находится на поверхности. Ничто не этой земле не могло бы занять место её ребенка, ни её муж, ни собака, ни деньги не смогли бы хотя бы на немного облегчить ее страдания.
Лина отвернулась. Собака была противна ей. Её тошнило от одной только мысли о ней. Лина столько раз их видела, столько раз ей было жаль их. Но сейчас она не хотела бы видеть её в своем доме. Да, это такая же псина, как и все другие. Но что-то в ней было не то. Она была похожа, скорее, на пародию этих худых злых собак. Лина хотела бы никогда не иметь с ней что-то общее, но делать нечего — Нисон уже купил её. Собаку нельзя было просто выкинуть на улицу, ведь их город и так кишит тварями.
— Лина, милая… — глаза Нисона сделались настолько печальными, что собака заскулила, — я хотел как лучше, я думал, ты обрадуешься, — Нисон отпустил Лину, уходящую куда-то в глубь квартиры. Лина не отвечала. Собака прошла в квартиру, осматриваясь, всё обнюхала и вновь повернулась к Нисону. Он смотрел на неё мокрыми глазами, не понимая, что ещё нужно сделать, чтобы хоть немного помочь жене. Но для Лины было всё ничто. В этом мире просто не было того, что могло бы излечить её. А все эти земные человеческие сложности, решения и чувства ей казалось теперь такими далёкими и недосягаемыми. Она словно почувствовала в один момент вселенскую тоску, которая растоптала её полностью и безвозвратно, лишила всех возможностей. Теперь у нее были лишь одиночество и пустота — единственное, что осталось неизменным.
Тот мир, без единой надежды на спасение, казался противнее, чем прежде. Все были такими чужими, всё было таким чуждым. Она явно лишняя здесь, и Лина прекрасно понимала, что ей не место в этом мире. И она всегда удивлялась, почему же человеческий разум такой странный, что может чувствовать себя чем-то чужим, инородным в этом мире, который и породил его. Вот было бы здорово жить без мыслей, без сознания, жить, как все остальные люди, не обращая внимания ни на что, радоваться мелочам и, в конце концов, просто жить. Но Лина не могла так, хоть и хотела.
Лина только и могла, что жалеть о прошлом, настоящем и будущем, но предпочитала ничего не делать. Сил исправлять что-то не было; сил порой не было даже пойти утолить биологические потребности, а о какой-то душевности и счастье Лина вовсе молчала. Вся её жизнь, казалось, в чьих-то руках. Но точно не в её.
Ей хотелось жить пустой куклой с неглубокой душой, хотелось не думать ни о чем, радоваться тому, что есть. Работать, воспитывать детей, а потом умереть в кругу немногочисленных родственников. Попробовать чужую жизнь на вкус ей не представлялось возможным, она никогда не понимала, как люди живут и не смотрят часами в голую стену. Многие живут хуже, чем Лина, но они, почему-то, продолжали радоваться жизни. По-настоящему жить, как это только возможно. Она всегда завидовала людям. И вновь и вновь Лина возвращается к суровой реальности: она человек разумный. Порой, даже слишком разумный. То и было ей проклятием.
Собака зашлась лаем, когда Нисон кинул ему мячик. В комнате доносился голос мужа и цоканье когтей псины, что резво прыгала, повторяя траекторию мяча.
Как же далеко они были… И неважно, что между ними лишь несколько метров. Нет, это совсем неважно.
Суррогат
Собака, которую Нисон всё-таки назвал Нестором, оказалась непомерно активной и умной собакой. Лине приходилось слышать цоканье когтей о пол, лай и его дыхание. За ним ухаживал исключительно Нисон, Лина не прикасалась к собаке вообще, словно брезгуя прикасаться к подделке, но Нестор почему-то был привязан к Лине. Он спал только возле неё, всегда находился рядом и искренне радовался, когда Лина кидала ему мячик, чтобы он хоть на время ушел от неё.
Игривая и ласковая собака для Лины была личным адом. Недели, месяцы мотались с ней, с этой пародией на настоящую собаку. Нестор подрос, стал более сдержанным, но всё ещё не отходил от Лины. Весной и летом, что в Сибири было очень холодным и больше походило на осень, они часто пропадали на улице, оставляя Лину одну. Да и слышать тишину, кажется, ей было необходимо. Но они всегда почему-то возвращались, и Лина вновь слышала цок-цок из коридора, что предвещало лишь продолжение одиночества, но только уже в их навязчивом окружении.
Нисон часто задерживался на работе, хоть Лина подозревала его в измене, ничего не стала спрашивать. Зачем знать это, если ей все равно некуда идти? Но Нисон и сам понимал, как это выглядит, так что нередко звонил Лине, будто бы говоря ей этим: "Вот, смотри! Я не с другой женщиной, я правда на работе".