– Лида!
Я не знаю, что происходит сзади. Мне все равно.
Лешка догоняет через четверть минуты.
– Что с тобой?
Мне плохо. И каждый день, день за днем я делаю так, чтобы стало еще хуже…
– Лида, что с тобой?
Я морщусь и оборачиваюсь. Я не хочу с тобой говорить. Для этого придется разжать зубы.
Вижу аптеку. Иду к ней. Лешка волочится, как на привязи. Он не понимает, но мне все равно. Прямо у прилавка надрываю левомицетин. Прошу стакан воды. Вспоминаю, что пила. Прошу баралгин. Надрываю его. Запиваю. Сразу за ним – фосфат алюминия. Выйдя из аптеки, сажусь на ступеньки и сжимаюсь в комок.
Все…
Завтра начну блевать овсянкой.
5.
Вряд ли я могу сказать осознанно, что помню тот вечер целиком. Он спрашивал, зачем я пью при гастрите. Почему довожу себя до такого состояния. Спрашивал такие банальные вещи, что хотелось смеяться. Я сидела и ждала, пока боль чуть уймется, чтобы вернуться в общагу. Я не могла ответить ему на эти вопросы.
Заглотнув вчера левомицетин, я проснулась бы в красных пятнах. Они сошли бы еще до сдачи первого зачета. Но никакая реакция не ограничивается внешними признаками. Я предпочитаю контролируемый спуск.
Анька смотрит на меня как на будильник.
– Ты ходила.
Отведя взгляд, я киваю: спасибо.
Это еще одна особенность моего организма. Я сомнамбула. Я старый добрый лунатик.
И я не хочу об этом говорить. И не хочу об этом думать…
Позже она расскажет, что я делала. Но сейчас, она знает, я не хочу этого слышать.
Вернув взгляд к Аньке, я наблюдаю, как она поднимается. Одевается.
Я боюсь увидеть на ней следы своей возможной агрессии. Она одна знает об этом. Она не сказала даже Максу. В большинстве случаев у нее получается удерживать меня в комнате. Иногда ей достается. Но она молчит…
Она просыпается от любого шороха, который я произвожу во сне или наяву. Она просыпается и смотрит на меня, пытаясь понять: в себе я или нет. Потому ее взгляд всегда испуган. Я научила ее просыпаться в страхе…
Мы стоим на остановке. Анька курит. Я вдыхаю ее пошлый никотин и старомодный ментол. И смолы. И ее горечь в словах. Я вдыхаю и думаю о том, что отдала все деньги охранникам… чтобы они вмешались.
Наверно, я выкупила себя у Лешки.
И он не узнает, как дешево я себе обошлась. И как дорого стоил один его поцелуй.
Кивнув на сигарету, я протянула два пальца. Анька вскинула брови и выдохнула густой белый дым.
– Чего это ты?
Кашляя от ворвавшегося в горло дыма, я не могла ей ответить. Почему я не привыкла к нему, вдыхая день за днем то, что она выдыхала? В голову ударил самый натуральный дурман. Во рту стало горько. Я пошатнулась и поморщилась. Анька наблюдала с усмешкой. Вынув сигарету у меня из пальцев и вздохнув, она раздавила ее об урну.
Впереди был еще один зачет.
– … Девчонки! – Галька и ее голосовая судорога, – … там такое! – она будто задыхается перед каждой фразой. – …Он его убьет. …Дай закурить, …Ань.
Я оборачиваюсь туда, куда все еще указывает худющая Галкина рука. Она в белой рубашке и кисть кажется землисто-коричневой на фоне манжеты.
– Кто и кого? – с ленивой желчью спрашивает Анька, открывая пачку сигарет. Она сдала экзамен по философии на удовлетворительно и это ее не удовлетворяло.
– …Урода. …Я не знаю …дылду.
Кинув взгляд на Аньку, я пошла к калитке.
Меня это не касается. Его постоянно кто-то бьет. Но если Дрону нужно спустить пар после вчерашнего? И он нашел на ком отыграться. И тогда… если так… это моя вина.
Увидев толпу, я сначала ускорила шаг, а потом побежала. Я не должна вмешиваться. Ребята могут его остановить.
Уже протискиваясь сквозь орущие тела, я слышала рекомендации наблюдателей, за что лучше ухватить Дрона, чтобы остановить. С ним никто не хочет связываться. Как и с Уродом. Но у каждого есть предел.
Я увидела Дрона (его спину), двух ребят, висящих на плечах. Там было много народу. Потом взгляд нашел Урода, сжавшегося в комок на земле. Когда увидела, один из ребят отлетел в мою сторону. Похоже, бугай не собирался останавливаться. Снова кто-то повис на его руках. Вдалеке послышался голос преподавателя. Наверняка с ним был охранник. Они отволокут.
Прижав запястье к желудку, я сглотнула. Как медленно все происходило. Слишком медленно. Я видела размах ноги. Так замахиваются футболисты, когда бьют по мячу. Им никто не мешает. У них никто не висит на плечах. Стало страшно. Очень страшно. Вжав кулак в желудок, я сказала: замри.
В окружающем гаме меня никто не слышал. Никто, кроме бугая. Он остановился и опустил ногу на землю. Я сказала: отойди на два метра. Стой.