Братья были одновременно похожи и не похожи друг на друга. Уже давно миновав возраст, когда мальчика торжественно посвящают в мужчины, каждый из них стал претендовать на отцовское наследство. Наследство же заключалось в гончарной мастерской, которая пусть и не давала возможности купаться в деньгах, однако приносила постоянный доход – и почет: Hoax слыл искусным мастером своего дела. Знаток глины, хорошо разбиравшийся в тонкостях росписи и обжига, он обладал тонким вкусом. Поэтому не только посуда, лампы и другая домашняя утварь практического назначения, вышедшие из печей Ноаха, ценились горожанами. Со временем чуткие и талантливые руки гончара научились создавать изящные статуэтки, изысканные вазы и украшения.
Отдавая все свое время ремеслу, Hoax и не заметил, как похоронил жену, как выросли его дети. Как так случилось, что сыновья не впитали его трепетного отношения к труду и усердию, – Hoax сам не знал.
Неарам, самый старший, был тучен и добродушен. Кудрявые жесткие волосы его, словно овечья шерсть, плотно покрывали круглую голову с женоподобным лицом. Близорукие глаза часто щурились, а нос мелко и нервно подергивался – особенно когда Неарам, завидев на улице или в лавке женщину, до крайней степени смущался и в панике стремился бежать от девичьих глаз. Громкий и рассудительный за вечерней трапезой среди братьев, временами он был чрезвычайно стыдлив и робок.
Нехам, напротив, слыл оборотистым и расчетливым малым. Он успешно торговал в лавке отца и, по словам последнего, мог продать все что угодно кому угодно. В отличие от Неарама, Нехам был заядлым любителем женщин и посещал блудниц – коих в Иерусалиме было в избытке. Хоть Соломон и издал указ, запрещавший израильтянкам заниматься постыдным заработком, зато женщины, урожденные в ином племени, потакали развратным наклонностям иерусалимских мужчин. Даже Hoax, искренне любивший свою жену, которая умерла несколько лет назад от горловой болезни, еще при жизни оной удовлетворял свои страсти на стороне: энергичному и творческому началу его были не свойственны постоянство и однолюбие.
Между тем во время дневного отдыха, когда многие предпочитали вздремнуть в тени раскидистой широколистной смоковницы, он любил оставаться в мастерской один. Не только всевозможные кувшины и вазы были плодом его чутких умелых рук. Истинное удовольствие получал он, когда недлинные пальцы его прикасались к упругой глине, властно и глубоко осмысленно мяли ее – и теплые нервные токи передавались от кончиков пальцев к голове, сердцу, чреслам, возбуждая почти любовную истому и экстаз. По мановению волшебства из бесформенного и на первый взгляд бездушного куска глины выходили у него искусно созданные изваяния – женские божества, детские и девичьи фигурки, сплетенные в объятии тела и исторгающие магические звуки животные. Особенно любил Hoax воспевать красоту женского тела: полногрудые пышнотелые статуэтки словно сами вырастали в его руках, памятуя о своей прародительнице – земле, из которой извлекли их пытливый ум гончара и его мастерство.
Пожалуй, только Нирит более или менее понимал отца. В отличие от простоватого и бесхитростного Неарама и сладострастного, до беспринципности раскованного и распущенного Нехама только Нирит обладал в достаточной мере уравновешенным характером и эстетическим чутьем. Недолго нянчила его мать, зато нежность ее навсегда запомнилась младшему сыну. Будто предчувствуя свою преждевременную кончину и понимая, что подобный опыт – вскармливание и воспитание младенца – последний в ее жизни, покойная жена Ноаха долго не отпускала от себя мальчика. Она разговаривала с ним о том, что знала, о том, что чувствовала, и они вместе искали причины время от времени возникающей грусти или радости. Может быть, поэтому Нирит умел видеть в отце то, что Hoax скрывал ото всех. Hoax горячо и пылко любил свою жену, но выказывал это очень скупо и стыдливо, стесняясь своей ранимости и, как ему казалось, уязвимости. Hoax досадовал на себя за приверженность плотским утехам, но справиться с разрушительными наклонностями не мог: он привык искать и получать новые удовольствия и яркие впечатления. А глина, не в пример жене, не требовала нравственных отчетов и слов оправдания. Она, такая упругая и твердая, подчинялась ему беспрекословно и становилась тем, чем он хотел ее видеть. Поэтому и стала она большой и важной, сокровенной частью его бытия.
И Нириту, как и отцу, удавалось вдохнуть жизнь в земляной сгусток. Порой даже трудно было определить: мастерство создавало то или иное изделие, или сама глина нашептывала, кем или чем она хотела быть и какую форму принять.