— А что у вас за болезнь? Сколько вам осталось? Это известно?
— В том-то и дело, что неизвестно. Не буду обременять медицинскими подробностями. У меня обнаружили редкую патологию сердечно-сосудистой системы. Я могу умереть через минуту, а могу протянуть еще год или два. Два года жить одному? — Он передернулся. — Нет, этого я точно не смогу.
Я повернулась к Громову:
— Что вы тут можете сделать? Избавить Александра Николаевича от эгоизма? Чтобы он спокойно подыхал в одиночестве?
— Не знаю. У меня пока нет ответа. — Громов задумчиво покачал головой. — Но мы работаем над этим.
— А с вами что? — спросила я молодую пару.
— Со мной всё окей, — сказала Гюрза, наматывая на палец черную прядь. — Химия не помогла. Один врач говорит: месяц, другой: полтора. Плевать. Скорей бы уже. Хорошенького понемножку.
— Зачем же вы сюда ходите, если плевать?
— Из-за него. — Она показала костлявым пальцем на своего кудрявого спутника. У того на глазах выступили крупные слезищи — как в индийском кино. — Сильно психует.
— А что у вас за болезнь? — спросила я тогда парня.
— Я здоров… — Баранчик всхлипнул. Слезы скатились по румяным щекам. — Спасибо…
Это Громов подал ему салфетку.
— Ко мне не так редко приходят подобные пары. И всегда в психологической помощи больше нуждается тот, кто остается.
— Я не останусь! Не останусь! — вскрикнул Баранчик.
Гюрза закатила глаза ко лбу.
— Сделайте уже с ним что-нибудь, Олег Вячеславович!
Вот, оказывается, как звали Громова. Почти что вещий Олег.
— Блин, ты достал со своими истериками! — зашипела желтолицая девица, оскалив мелкие острые зубы. — Вытри сопли!
— «Из мертвой главы гробовая змея шипя между тем выползала», — продекламировала я. — Вы вещего Олега не укусите?
Я же говорила: в моем нынешнем состоянии у меня что на уме, то и на языке. В этом гулком, пустом ощущении свободы от всего на свете, вероятно, был бы своеобразный кайф. Если б не тошнотворный, неотступный, тоскливый ужас, если б не бессонница, если б не сулажиновая зависимость.
— Три стервы на одну комнату будет многовато, — ответила мне Гюрза, но довольно мирно, без агрессии.
Олег Вячеславович трижды хлопнул в ладоши.
— Всё, познакомились. Прошу тишины и внимания! Сегодня поиграем в детскую игру. Каждый из нас в раннем детстве любил вообразить собственные похороны. Как все плачут, произносят трогательные речи, терзаются тем, что нас обижали, и прочее. Было такое?
Кивнули все кроме Гюрзы.
— Я играла по-другому, — заявила она. — Я хоронила бабочек в спичечных коробках. Заживо.
— Тогда с вас и начнем, — ласково улыбнулся ей Громов. — Сейчас будут ваши похороны. Вы умерли, и мы провожаем вас в последний путь. Сначала произнесу речь я, потом остальные.
— Супер. Но если я померла, я лучше лягу. — Неприятная девица составила стулья, улеглась, сложила руки на груди, закрыла глаза — и точно: сделалась самой настоящей покойницей.
— Рит, не надо, а? — жалобно проблеял Баранчик. — Встань, а?
Господи, подумала я. Как меня занесло на это фрик-шоу? Зачем я тут торчу? Почему не уйду к чертовой матери?
Но не ушла.
Мы встали вокруг «усопшей», которая, по-моему, вошла в роль с большим удовольствием.
Громов тихо заговорил:
— Сегодня мы прощаемся с Маргаритой Степановой. Она прожила короткую и красивую жизнь…
Гюрза, не открывая глаз, процедила:
— Только без брехни, окей? А то меня стошнит прямо в гробу.
— …Она прожила короткую и красивую жизнь, — повторил Громов. — Короткая жизнь всегда красива, потому что прерванный в начале полет, надломленный свежий стебель, недозвучавшая мелодия наполняют душу острой печалью, а это сильное и красивое чувство. Наша Рита была ярким человеком и замечательной художницей. Ее дерзкие фотоколлажи заставляли нас то восхищаться, то возмущаться. Думаю, со временем вклад, внесенный Ритой в искусство, оценят не только читатели ее блога, но всё художественное сообщество. Мы с вами видели лишь малую часть Ритиного наследия. Слава богу, у нее есть преданный друг, Леонид Ригель, который собирается открыть большой сайт, где будут собраны и классифицированы все работы Маргариты Степановой.
Баранчик несколько раз кивнул головой. Потом яростно замотал ею. Олег Вячеславович слегка коснулся его руки и продолжил: