А человек попытается всадить нож под ребра. В самое сердце. Когда лев будет висеть в воздухе. На это нужно время: всего одно мгновение! Не больше! Иначе конец стройному, вымазанному телячьей кровью бестиарию…
Цирк замер. Все понимают значение ближайших секунд.
И в это время снова встречаются их глаза.
И они улыбаются друг другу…
12
В последние дни Децим мрачнел все более и более. Однажды, придя домой, он усадил Коринну перед собою, а сам устроился на мраморных ступенях. Ей показалось, что он вдруг постарел. Она не любила его, но он был ей мужем. Она не любила его и не могла любить, но он оказался честным малым. Децим делал все для того, чтобы ей было хорошо и хорошо ее старым родителям. Да, он грубоват в обращении. Но ведь он – солдат. Да, он не читал Демосфена, зато в его характере преобладала прямолинейность, редкая в Риме: она соседствовала с нежностью по отношению к жене и ее близким. И он ни разу ей не солгал… Наверное, он жесток, думала Коринна, однако дома Децим кроток и скромен. И почтителен к родителям ее. В конце концов, он оказался щитом для них в это смутное, очень страшное время, когда человеческая жизнь почти приравнена к одному ассу. Все это обязывало Коринну внимательно относиться к мужу, который оказался совершенно наивным в делах любовных, и это ее, пресыщенную римлянку, даже возбуждало. Ей нравилась роль учительницы в делах любовных. Коринна уже привыкла к мужу и почти была счастлива своей беременностью. Появление на свет маленького человечка, близость этого часа увеличивали нежность к мужу. Патрицианское честолюбие уступало место житейской устроенности.
Перемена в настроении мужа обеспокоила Коринну. Особенно на фоне всего того, что творилось в Риме. Она спросила, что с ним…
Он не стал темнить. Да и не умел этого. Высказал ей все, что думает. Не щадя себя. И ее. Может быть, из чувства жалости к ней. Или, напротив, из природной порядочности своей по отношению к женщинам. Децим боялся их больше, нежели любил. Эта боязнь и была его любовью. Которой предан. Которой не изменит никогда.
Децим сказал:
– Коринна, что ты знаешь обо мне?
Она приложила руки к вискам. Прошептала: что случилось?
– Ничего, – ответил Децим. – Я был раб и друг великого Суллы. Это самое главное.
Коринна с ужасом ждала чего-то особенного. Лицо ее покрылось предродовыми пятнами. И чуточку подурнело за последние месяцы.
– Но с недавних пор все пошло иначе, – продолжал Децим с жестокой откровенностью. – Мое место возле Суллы занял некий Крисп. Я оказался в стороне. Правда, центурия пока под моим началом. Моя верная служба и преданность – позабыты. Я отторгнут от его сердца. Ты слышишь, Коринна?
Да, она слышала. Но ведь это не самое худшее. Можно прожить и без Суллы, в конце концов. У нее есть рабы. Есть дом. Есть вилла недалеко от Капуи…
– Кстати, что это за вилла? – спросил он.
– Прекрасная вилла, Децим. В холмистой местности. Там растет виноград. Очень много. И ячменя, и полбы. Там можно жить и наслаждаться жизнью.
– Да? – спросил он рассеянно.
– Да! Можно прожить сто лет, никому не кланяясь, совсем в одиночестве. И денег достанет.
– Это хорошо.
– Мои отец и мать обожают эту виллу.
– А ты?
– Не очень, – призналась Коринна. – Я люблю Рим. Шум его улиц. Болтунов римских. И даже грязь на улицах. И высокие дома…
Он криво усмехнулся. Мельком посмотрел на нее и немножко пожалел жену: она так наивна и так далека от жизни при всей своей практичности.
– А если я скажу, чтобы ты немедленно переехала на виллу?
Коринна ничего не понимала.
– Да, да, переехала… – пытался он втолковать.
– Куда?
– На виллу.
– Зачем?
– Так надо.
– А отец и мать?
– Они тоже.
– А ты?
Децим опустил голову. Молчал. Точно окаменел.
– Что с тобой, Децим?
Наконец он поднял голову. Она увидела его глаза: они были полны слез.
Коринна растерялась. Кинулась к нему. На грудь. Совсем не понимая, что делает. Совершенно бездумно. По женской чувствительности: она никогда не видела его слез. И не думала, что в этом железном человеке водятся слезы.
Он отстранил ее. Нежно, но решительно.
– Слушай меня, – сказал он. – Сейчас не до этого.
– Не мучай меня, – взмолилась Коринна. – Что случилось?
Децим решился: да, он непременно скажет, потому что не привык лгать, не привык юлить. И он точно обрезал:
– Жизнь кончается…
– Чья жизнь? – воскликнула Коринна, которой сейчас особенно нужна жизнь.
– Моя, – безжалостно ответил он.
– Твоя?..
У Коринны задрожали губы. Вдруг она поняла, что может потерять его. Что живой человек всегда ходит по острию ножа. У края глубокой стремнины…
– Ты болен? – вырвалось у нее.
– Нет.
– Ты здоров?
– Да.
Впрочем, она и сама видела, что здоров, сама в этом совершенно уверена. Разве скала болеет? Разве железо хворает?
– Слушай, – сказал Децим, – есть в мире нечто не менее страшное, чем болезнь. Слушай меня, Коринна…
И он рассказал ей о том, как ночью вызывал его к себе великий Сулла. Вид проконсула был страшен; весь багровый, белые снежинки на лице, пот градом, глаза выпучены.
– Мерзавец! – кричит. – Что у тебя делается?
– Где? – лепечет Децим посиневшими губами.
– В центурии! Вот где!
– Не… не… не…
У Децима зуб на зуб не попадает.
– Заненекал! – прорычал Сулла. – А знаешь, негодяй, что у тебя в центурии против меня заговор зреет?
– Заговор? – говорит Децим, который ни жив ни мертв.
– Да! Заговор! Затесался какой-то умник, ведет слишком умные речи и точит нож против меня.
– Против тебя? – трепеща, вопрошает Децим.
– Да! Представь себе! Может, он еще и поэтом прикидывается? Звезды считает? На луну любуется? – Сулла вдруг замолчал и после небольшой паузы продолжал тихо, но внушительно: – Послушай, Децим: до утра остается четыре часа. За это время ты найдешь заговорщика и принесешь мне его голову. В противном случае… – Сулла погрозил пальцем. – В противном случае принесешь мне свою собственную голову. Иди!
И Децим вышел, как побитый пес…
– Ты нашел? – спросила Коринна, задыхаясь.
– Да.
– Кто же это был?
– Гней Алким. Мой солдат. Он любил считать звезды и любоваться луной.
Коринна с трудом произнесла три слова:
– И ты убил?
– Да.
– И голову отнес?
– Да, – ответил Децим.
По его грубым, покрытым рубцами щекам катились тяжелые, похожие на масляные капли, слезы. Он не стеснялся их. Может быть, только сейчас понял Децим, что значат слезы. А ведь он видел их. Разве его жертвы не плакали, прощаясь с жизнью? Разве им было легче, чем ему?
Коринна все больше пугалась его. Она готова кричать, звать на помощь, реветь навзрыд. Почему это в такой красивый, голубой вечер, в красивом, зеленом саду зашла речь о смерти! Разве речь только о смерти Гнея Алкима? О смерти, как видно, неотвратимой. Еще об одной смерти, если плакал даже такой человек, как Децим. Человек грубый, мужественный, видавший кровь и слезы.
– Я, Коринна, стал зрячим, – плача, признался он. – Не надо меня жалеть. Я свое прожил…
– Нет! – выкрикнула она с отчаянием. – Нет! Ты должен жить! – Она прижалась к нему и горячо, заикаясь от страха, зашептала: – Мы уедем на виллу. Я знаю там места. Такие укромные. Мы будем одни. Децим! Скорее! Скорее!
Он покачал головой. Плачущий. Все еще суровый. Но уже не верящий ни во что.
Коринна вдруг осмелела. Она вскинула голову. Полная решимости, проговорила:
– Я пойду к нему. Упаду к его ногам. Я попрошу его.
– Нет. Ты этого не сделаешь.
– Я упрошу его. Любой ценой. Он сделал тебя извергом – пусть сам выручает из беды.
Он схватил ее за руку. До боли сжал запястье.
– Нет, – проскрежетал он, – ты не пойдешь! Потому что бесполезно. Потому что нет у него души. Потому что все решено.