Очевидно, не нужно воспринимать буквально то, что является всего лишь общим местом политической брани (на тех же основаниях, что и пьянство, в котором публично обвиняют противников, хотя и очень достойных). Более интересен факт (по-видимому, ускользнувший от внимания Плутарха и его комментаторов), что частые посещения людей театра и «попойки» могут говорить о чем-то другом, а не просто о пристрастии к дебошам, участии в союзе поклонников Бахуса. И в этих условиях нельзя слишком доверять утверждению, повторяемому его биографом, в соответствии с которым Сулла якобы жил в окружении людей театра: знаменитого комедианта Росция, руководителя труппы мимов Сорикса, и особенно мима Метробиоза, исполнителя женских ролей, который будто бы пребывал его возлюбленным, даже когда с возрастом потерялись прелести молодости.
Если ограничиться этими источниками, подозреваемыми в некоторой предвзятости, гомосексуальность Суллы, скорее всего, не была полной, вовсе нет, потому что его попрекали именно тем, что он составил себе состояние, когда был подростком, в качестве фаворита Никополи, богатой вольноотпущенницы, значительно старше его. «В результате их отношений и обаяния, исходившего от его юности, она полюбила его и сделала своим постоянным любовником; так что, умирая, она оставила ему свое состояние». И возраст, кажется, не ослабил гетеросексуальной пылкости, потому что он женился в четвертый раз на Валерии по любви с первого взгляда. Во время боя гладиаторов совсем еще молодая женщина (ей не было двадцати пяти, тогда как Сулле было пятьдесят восемь), проходя у него за спиной, опустила руку ему на плечо и выдернула нитку из его плаща. Сулла был удивлен. «Не сердись, император, — сказала она. — Просто я тоже хочу иметь частицу твоей удачи». Так началась идиллия, которую Плутарх строго осудил: «Сулла нашел этот разговор занятным и, быстро поняв, что в нем проснулся интерес, послал спросить имя женщины и осведомиться о ее семье и образе жизни. С этого момента они обмениваются взглядами, без конца оборачиваются, чтобы посмотреть друг на друга, улыбаясь при этом, и наконец договариваются заключить брак. Возможно, Валерия была безупречна; но даже если она была совершенно целомудренна и добродетельна, Сулла женился на ней не из благородного и честного побуждения; он позволил соблазнить себя, как мальчишка, красотой и кокетством, которые обладают естественным эффектом будить самые предосудительные и неблаговидные страсти». Однако чтобы составить себе представление по этим вопросам, прежде чем полагаться на россказни, распространяемые недобросовестной литературой, лучше обратиться к суждению одного из его открытых противников, Саллюстию: «Наслаждаясь сладострастием в моменты досуга, он не позволял сладострастию отвратить его от дел и тем более возможности выглядеть пристойно в семейной жизни». Таким образом, ясно, что Сулла не был выше всяческого порицания, но в то же время не давал повода к обвинениям, потому что никогда не позволял любви к удовольствиям отвратить себя от гражданских обязанностей.
Итак, следует опровергнуть все зарисовки, довольно предвзятые, как воспоминание о «Сулле-фаворите», ставшем, как известно, великолепным полководцем: оно извлечено из бутафорской кладовой со всеми хитросплетениями, предназначенными создать противоречивые портреты, чтобы вызывать одновременно восторг и пересуды. Например, портрет, набросанный Валерием Максимом: «Луций Сулла до периода, когда он стал квестором, обесчестил себя драками, пристрастием к вину и театру. Так, говорят, что Марий, консул, проявил сильное недовольство тем, что судьба ему дала квестора, такого изнеженного, когда ему нужно вести жестокую африканскую войну».
У Суллы, как, скорее всего, у большого числа людей его круга, была концепция брака, которая не предполагала обязательной нежности, и известно, что если муж был защищен от неверности своей супруги, то для противоположной стороны подобного закона не было. «Если муж уличал свою жену в супружеской измене, он мог убить ее безнаказанно, без осуждения; если, напротив, она уличала своего мужа, она не могла тронуть его пальцем, не имела права», — выдержка из римского юридического текста. Зато как часто подозревали вдов в том, что они сами явились орудием своего траура!