Мать-Мадана поежилась. Такое ей случалось переживать и прежде, но на этот раз она страдала намного тяжелее. Неужели это естественно, неужели справедливо, чтобы мальчик так скоро стал Бесспорным Наследником? И простым ли совпадением стало то, что Таль, его самый близкий друг, был принесен в жертву Пламени?
Старуха глубоко вздохнула, постаралась успокоиться. Она вдыхала давно знакомые сладкие ароматы цветущих садов - запахи жасмина и корня Джавандры, ночных нарциссов и душистых фиалок. Но самым тонким был запах спор лунной нектарины. Ах, но этот дивный аромат струился от кубка, который мать-Мадана держала в руке. Говорили, что сок лунной нектарины, подмешанный к питью, будто бы излечивал от сердечных напастей. Мать-Мадана запрокинула голову и отпила немного нектара. Лучистое тепло разлилось по ее телу.
Она тут же обернулась и опасливым взглядом обвела стены. Что же она наделала! Рабыням не положено было касаться губами таких напитков, предназначенных для уст царственных особ!
Со стороны террасы донеслось шарканье шлепанцев. Раб? Какое-то известие? Нянька успела спрятать кубок как раз в то мгновение, как в распахнутые резные двери шагнул высокий плечистый мужчина. Она ахнула, прижала ладонь к губам. О нет, то был не раб. Мужчина был в прекрасных, алых с золотом, одеждах. Его налобную повязку украшали драгоценные каменья, и глаза его сверкали подобно этим каменьям, а его обильно умащенная борода сверкала сотнями радужных капелек.
Но что тут могло понадобиться султану?
Мать-Мадана неловко опустилась на колени.
- О, Святейший!
Улыбка тронула губы султана.
- Неужто эта роскошная мантия способна обмануть даже мою старую нянюшку? Ну же, Ламми, мы ведь с тобой старые друзья, верно? Разве ты не помнишь, как держала меня на руках?
Рабыня зарделась и не нашла что ответить. С губ ее сорвался сдавленный звук - что-то вроде смеха пополам с рыданием. Отчего она лишилась дара речи - от изумления, от испуга, а может, испитое снадобье ее так расслабило, - этого мать-Мадана и сама не понимала. Она только знала, что не должна говорить с этим человеком, с этим чужим, злобным созданием, что явилось к ней посреди ночи и назвало ее "Ламми". Это была шутка, не иначе, - жестокая шутка. И оттого, что некогда он был дорог ей и мил, как теперь Деа, старухе-рабыне было только горше. Подумать только - в один прекрасный день ее любимый юный принц станет таким же! Оставалось только радоваться тому, что она стара и что смерть заберет ее раньше.
- Ну, поднимись же с колен, Ламми. - Султан протянул к ней руку и помог ей встать, а потом указал на распростертого на постели юношу. Юный принц, не слышавший, как вошел отец, все еще рыдал, отвернувшись к стене. Моего сына потрясло первое посещение Святилища Пламени. Это понятно, ведь он еще так молод. Понятно и даже хорошо. Разве лучше было бы, если бы мальчик остался равнодушен к такому событию?
Мать-Мадана робко покачала головой, покорно опустила глаза. Но в сознании у нее бушевал гнев, словно лава в жерле разыгравшегося вулкана. Что же он такое говорил, этот человек? Не говорил ли он о том, что радуется горю Деа? О, он просто чудовище, чудовище с черным сердцем!
А султан продолжал:
- Может ли эта печаль помешать моему сыну стать мужчиной? Я в это не верю. А разве я стал менее мужественным из-за того, что пришел к нему теперь? Кто лучше утешит моего мальчика, нежели тот, кто смиренно несет ношу, которая однажды перейдет к нему? Ну же, Ламми, ты можешь выйти на террасу. Оставь меня наедине с моим мальчиком ненадолго.
Мать-Мадана покорно поклонилась, но на самом деле не так легко ей было совладать с собой. Она шагнула за резные двери, но не удержалась обернулась. Какой горечью, какой болью сковало ее сердце, когда она увидела, что султан заключил Деа в объятия!
Мать-Мадана неохотно удалилась в темноту.
- Сын мой, - сказал султан, - пора осушить слезы.
Человек в роскошных, усыпанных самоцветами одеждах неуклюже уселся на край узкой кровати сына.
Юноша всхлипнул, сморгнул слезы и не мигая уставился на умащенную черную бороду, пальцы со множеством сверкающих перстней, на морщинки в углах глаз отца. Одежды султана были скользкие и холодные, как кожа ящерицы. Деа замутило. Ему хотелось твердить одно: "Почему? Почему?!"
- Почему? Почему? - проговорил султан.
Деа вздрогнул.
- Тебе это не дает покоя, верно? - Султан попытался улыбнуться. - Ах, сын мой, не бойся же своего отца! Разве ты не знаешь, как сильно я люблю тебя? То, что произошло сегодня, было испытанием, и ты прошел это испытание.
Деа несказанно удивился.
- А то, что ты плакал, как женщина... - Султан рассмеялся. - Это ерунда! Неужто ты подумал, что я стыжусь за тебя, сынок? После церемонии ты плакал без конца, но ты плакал не при людях. А для простолюдинов, что заполонили церемониальную дорогу, для имамов и для эбенов в Святилище, кто еще принц Деа, как не мужественный юный герой?
Изумлению Деа поистине не было предела. После окончания церемонии он только мучался стыдом и проклинал собственную трусость, сковавшую его по рукам и ногам в те мгновения, когда эбены волокли к алчно ревущему Пламени его друга. Как он жалел о том, что не бросился вперед, не отнял Таля у жестоких стражников! Но тогда Деа был слишком слаб и испуган. Он даже крикнуть не смог, не сумел попросить у Таля прощения.
- Отец, ты ошибаешься. Я не герой.
Султан улыбнулся.
- Сын мой, ты забываешься. Разве Султан Луны и Звезд может ошибаться? Я говорю, что ты герой, потому что казался героем, а со временем, сын мой, мы становимся такими, какими кажемся. - Он умолк, прищурился. - И потому надо быть очень осторожными в том, какими казаться.
- Отец?
- Ты озадачен. Ты думаешь, что я говорю загадками. Но со временем смысл моих слов станет ясен тебе.
Деа задумался и смахнул с глаз последние слезы.
- Отец, похоже, смысл твоих слов мне и так ясен, и мне этот смысл, пожалуй, не слишком нравится. Неужто ты готов поспорить с первым уроком, который я получил от Ламми? Разве честность не превыше всех добродетелей?