Поведал Абу-л-Фида’ и о сокотрийском алоэ, пользовавшимся у заморских торговцев «повышенным спросом». Повествуя о Сокотре, упомянул о его «чудесном источнике» пресной воды, к которому непременно наведывались все посещавшие остров тот мореходы. И все потому, что вода из него, как гласило одно из поверий арабов Южной Аравии, «увеличива ум человека» и «разум его крепила»[5].
Интересные воспоминания о древних землях Омана, в том числе о Дофаре, одной из обителей ‘адитов, «арабов первородных» или «арабов утерянных» (‘араб ал-ба’ида), как о них говорится в преданиях арабов Аравии, принадлежат перу великого арабского путешественника и географа Ибн Баттуты (1304–1377).
Об Омане он отзывается как о крае пальмовых рощ и садов, красивых мечетей и многолюдных рынков.
Оставив Мурса Хасик (мыс и район Дофара), сообщает Ибн Баттута, их судно через 4 дня бросило якорь у Джабаль Кума’н, что посредине моря. Там, на вершине горы, проживал святой старец-отшельник. Поднявшись на ту гору, они увидели рядом с уединенным жилищем старца цистерну с дождевой водой. Самого его обнаружили спящим. Разбудили и поприветствовали. Завели с ним разговор. Слушал он их внимательно. Молчал, и только покачивал головой в ответ. Пищу, принесенную для него с судна, взять отказался. Когда попросили благословить их, то он зашевелил губами и что-то произнес. Но так тихо, что сказанное им не расслышал никто. Одет старец был в изорванную в клочья одежду. Голову его укрывал от солнца войлочный колпак греческого образца, неизвестно как к нему попавший. Ни кожуха для воды, ни посоха, ни сандалий он не имел.
Остаток дня и ночь, рассказывает Ибн Баттута, они провели у подножья той горы. Дважды за это время вместе со старцем, обладавшим, как оказалось, красивым и звучным голосом, помолились. Прочтя последнюю молитву, он знаком дал им знать, что хотел бы остаться один. И, попрощавшись с ним, пишет Ибн Баттута, они удалились.
Отойдя от него на какое-то расстояние, Ибн Баттута решил все же вернуться и задать старцу несколько интересовавших его вопросов. Приблизившись к тому месту, где они оставили отшельника, почувствовал, по его словам, что неожиданно теряет к тому охоту. Более того, что его одолевает страх. И, развернувшись и не оглядываясь, догнал своих компаньонов, и вместе с ними спешно проследовал прочь, выполняяя просьбу старца-отшельника оставить его наедине с Богом.
Взойдя на борт судна, повествует Ибн Баттута, они продолжили путь. И через два дня подошли к группе небольших необитаемых островков. Мореходы называли то место Обителью птиц (речь, судя по всему, идет об островах Джазаир Дайманийат, месте остановки перелетных птиц и откладывания яиц морскими черепахами). Бросили якорь и высадились. Птиц там, действительно, оказалось множество. Матросы тут же изловили с десяток пернатых. Забили их, не спустив, однако, как должно мусульманам, кровь. Ощипали, сварили в котле на разожженном ими костре и съели. Так же поступили и с собранными ими яйцами в гнездах этих птиц. Отведал того мяса, как следует из повествования путешественника, и находившийся на их судне один торговец, родом с острова Масира, но проживавший в то время в Зафаре. Стыдясь им содеянного, он потом говорил Ибн Баттуте, что и подумать не мог, что кровь у птиц матросы не спустили. Чувствовал себя торговец после этого разговора, судя по всему, настолько неловко, замечает Ибн Баттута, что ни разу после этого даже не подсел к нему, хотя он и приглашал его поговорить с ним и поведать ему о торговле края.
Сам же Ибн Баттута, с его слов, питался во время пути сначала тем, что прихватил с собой, – лепешками с маслом. Когда же припасы закончились, то перешел на рыбу с финиками. Чаще всего моряки предлагали им поесть на судне шир махи, как называли этот сорт рыбы персы, то есть лев-рыбу. Слово «шир» по-персидски значит лев, поясняет он, а «махи» – рыба. Ловили ее матросы по утрам и вечерам. Разрезали на большие куски, варили или поджаривали. Ели сами и предлагали каждому, кто был на судне.
На полпути к острову Масира, пишет путешественник, они попали в дикий шторм, свирепствовавший до рассвета и, чуть было, не потопивший их судно. Передвигался на нем в Оман и один пилигрим-индус. Звали его Хайдар. Другие находившиеся на корабле мусульмане-индусы почтительно именовали его муланой, то есть человеком, знавшим наизусть Коран. Был он к тому же еще и известным в своих краях каллиграфом, красиво воспроизводившим на бумаге «стихи» (айаты) из Корана. Похоже, замечает Ибн Бат-тута, индус этот никогда прежде не видовал такой морской стихии. И, накрыв голову плащом, безостановочно читал молитвы. После того как ураган стих и море успокоилось, Ибн Баттута поинтересовался, о чем он думал, какие мысли обуревали его. Когда море неистовствовало, ответил Хайдар, меня охватил ужас, и я закрыл глаза. По прошествии какого-то времени открыл их, чтобы узреть, не пришли ли по мою душу те ангелы, которые собирают души усопших. Не приметив их, сказал про себя: «Слава богу! Если бы судну суждено было пойти на дно, то они бы непремено явились. И потому опять закрыл глаза, и продолжил читать молитвы. И так еще много и много раз, пока Господь не услышал обращенной к нему мольбы о спасении и не отвратил угрозу со стороны моря и от их корабля, и от людей на нем.
5