- Писа, писа! – пояснял он нам, бестолковым.
- А – пицца! – смекнул, наконец, Толик. – Пиццу будет он на этом готовить.
Блас довольно закивал.
Вообще, хозяин с интересом следил за процессом возведения печки – за неизменным своим перекуром, но не стоял при этом над душой. Лишь однажды высказал пожелание, чтоб щели между кирпичами промазывались тщательно, дабы «хумо»-дым в комнату не шел, сам при этом пуская такие клубы табачного дыма, что будущая печка заведомо «курила».
- Он на юге работал в молодости – в отелях, - сообщал мне историю Бласа Толик. – Папа у него там заправлял. Вот он и работал – коридорным, официантом…
- Плейбой! – сворачивал и подытоживал сам Блас.
Дальше было многозначительное всем нам троим молчание, за которым отчетливо слышался плеск лазурных атлантических волн, скрип пляжного песка, разноязыкая речь белокурых доверчивых туристок… Ну, и уж сами собой безошибочного угадывались вытекающие из всего того дивиденды для истого мачо.
Но, властный, видимо, папа Бласа решил однажды бесчисленные похождения сына прекратить, и женить его на местной фурии: сам ведь такую Блас выбрать вряд ли мог!
Нет, мать троих детей и супруга Бласа с нами была холодно-учтива, а порой и участлива, слова плохого за все четыре дня работы мы от нее не слыхали, и получали те же бутерброды, что и дети с мужем, но отец семейства на наших глазах под раздачу однажды попал!..
Влетев в дом как-то вечером, черноволосая и черноглазая сеньора сходу обрушила на мирно покуривающего у поднимающейся все выше печки Бласа лавину крика и ругани. Смысл которых состоял в следующем: незадачливый супруг поставил ее машину в городе прямо под знаком, в результате чего женщина обнаружила под стеклом «мульту» - штраф в 63 евро.
Словесная экзекуция была долгой: пару рядов печки – с тщательнейшим швабрированием швов внутри – успели мы поднять. Когда сеньора было смолкла (устала, все же), Блас, по дурацкой нашей, в такие моменты, дурости мужской, мирно предложил ей в конце концов успокоиться: что, мол, такое – шестьдесят три евро тех?.. Чем вызвал новую ужасную вспышку гнева – сильнее первой.
- Ту (ты) миллионарио?!. Ту – миллионарио? – гневно требовала ответа женщина.
Блас курил и молчал.
Тут ему на помощь пришел Толик, что поневоле был силен в семейной дипломатии (самого ведь дома такая фурия ждала, что счастлив он был печку со мной безвылазно выкладывать). Как-то просто и без перехода заболтал он гневную хозяйку до того, что сокровенно поведала она ему жизни половину – с того самого судьбоносного момента, когда повстречала на курорте романтичная девушка стройного, загорелого парня, с которым, показалось, не страшно и на света край…
- Так, она шведка! – сам немало пораженный, обернулся ко мне Толян.
- Шведка? – я положил обратно в стопку кирпич, что собирался сейчас приладить в кладку.
В доказательство женщина протянула мне электронный паспорт, в котором точно значилось: «Sverige».
- Вот это, блин, холодная скандинавка! – и тут уж я бесстрашно покачал головой европейской своей – хоть и через Балтийское море, - соседке. – А темпераменто комо(как) эспаньола!
Она немало смутилась, но за тем успокоилась уж окончательно.
- Аки (вот), - кивнула на Бласа, - ми профессор (мой учитель).
В общем, так, или иначе – вкруговую оставался мужик виноват!
Квадратная же наша печка поднималась все выше, правда – медленнее гораздо, чем планировал: обычная моя история. В итоге, на четвертый день работы отправлен был Толик домой – за причитающейся ему стипендией мог я остаться без заработка совсем. Впрочем, массив печной мы выгнали полностью, оставалась лишь труба, так что Толик мог, раз только и посмотревши, с присущей ему смелостью шабашить теперь печки по всем Канарам.
Изюминкой нашей печки стала, конечно, арка. Полукруглая, она венчала печной свод – эстетически! Конечно, заезжий зодчий бил в канарское сердце наверняка и наповал – кирпичная арка пленяла неизбалованные сем дивом взоры неотвратимо. И когда повалил бойкий дым из трубы на крыше, а в дом, как в музей, повалили соседи, прослышавшие хоть о каком-то в этом местечке событии (так ведь, еще о каком!), она явилась венцом творения!
В благоговейном безмолвии взирали шедшие вереницей посетители на чудо архитектурной мысли, что ваялось мной с Толиком по непоколебимому принципу количества закупленных кирпичей и святому правилу максимально простых – чтоб не морочиться - решений. С трепетом слушали треск щепок в топке. А какой-то дедок явно навеселе – ну, чистый колхозник в потрепанной фуфаечке и выцветшей кепке, но непростой, виделось за глубиной озорного взора – ох, не простой! – многократно одарил «эстуфа»-печку воздушным, в щепотку пальцев собранным, поцелуем.