Получив приказ, он тут же, искусно лавируя между гостями, направился — с присущим ему достоинством — прямо к Эваристу.
— Вы у нас впервые? — спросил он его тоном педагога, который экзаменует ученика.
— Впервые, — ответил Эварист.
— Но в университете уже давно? — продолжал спрашивать старик, глядя на него испытующим взором.
— Второй год пошел.
— На каком факультете, разрешите узнать?
— Поступил на правовой, — сказал Эварист. — Я человек практический, собираюсь заниматься сельским хозяйством. Агрономии мы учимся по традиции и дальше этого не идем, но правовые отношения требуют специальной подготовки.
— Так, — сухо сказал Евлашевский. — Вы, стало быть, как послушный сын своих родителей, отказались от высших запросов и намерены пользоваться лишь тем, что лежит под руками. Похвальная скромность…
Он иронически улыбнулся, а Эварист не сразу нашелся с ответом.
— Да, — сказал он, подумав, — я был послушен родительской воле, а кроме того и в себе самом пока не нахожу побуждений искать иных путей.
— Это странно, вы как раз в том благословенном возрасте, когда обычно наши надежды и замыслы не знают границ.
Тут Евлашевский принял важный вид педагога, исполняющего свою миссию, и заговорил медленно, с удовольствием прислушиваясь к самому себе.
— Признаюсь, мне всегда жаль, когда я вижу человека ваших лет, который не отваживается вступить в фалангу первопроходцев. Наше время так нуждается в рыцарях, защищающих истину.
У Эвариста хватило дерзости спросить:
— Истину? Но какую истину?
«Отец» посмотрел на него с явным сожалением.
— Горе тем, кто ее не видит, кто спрашивает о ней, — ответствовал он. — Вот она, истина, обнаженная, ясная, сияет над нашими головами. Неужели вы не чувствуете, что все наше существование основано на фальши, мы дышим фальшью, фальшь разъедает нас, словно ржавчина. Для того, чтобы вернуться на путь истины, с которого мы сошли, надо опрокинуть все существующее, камня на камне не оставить. И уйти…
Евлашевский метнул взгляд на Эвариста, стараясь понять, какое впечатление произвело его красноречие. Молодой человек слушал спокойно, этот внезапный натиск, вопреки ожиданию оратора, казалось, ничуть не тронул его.
— Прошу прощения, пан Евлашевский, — кротко сказал он, — но, желая рассеять свои сомнения, я вынужден быть назойливым и задать несколько вопросов. Сколько бы раз человечество по той или иной причине ни порывало с традициями, пренебрегши завоеваниями предшествующих веков, это всегда, как показывает нам история, приводило к упадку. Нельзя разрывать цепь, звенья которой, спаянные между собой, и составляют историю человеческого прогресса. Истинный прогресс представляется мне не метанием из стороны в сторону, а постепенным поступательным движением. Кем бы мы были, отрекаясь от того, что воздвигнуто нашими предшественниками?
Евлашевский слушал, кусая губы, у него расширились зрачки, задергались веки, и раз-другой он посмотрел в сторону Зони, словно упрекая ее за то, что она подбила его на спор с таким дерзким противником.
— Устарелые взгляды, — бросил он пренебрежительно после небольшой паузы. — Есть моменты в истории человечества, когда необходимы сильнодействующие средства, как при смертельной болезни. Именно в такой момент мы с вами живем… Много, поистине много нам предстоит совершить! Разрушать! Разрушать! — Желая придать выразительность своим словам, Евлашевский рубанул рукой воздух. Эварист молчал.
— Если мы позволим всему на свете медленно следовать торным путем, человечество никогда не достигнет своих целей, — продолжал «отец», — крупица истины, которая досталась нам в наследство от прошлого, так смешалась с фальшью, что для искоренения последней приходится жертвовать и этой крупицей… временно, не надо этого бояться — она восстановится.
Он взглянул на молодого человека; ему показалось, что слова его начали действовать, и он продолжал с еще большим жаром и воодушевлением.
— С ложной дороги нельзя сойти иначе, как отступив назад, но это отступление кажущееся, ибо оно ведет к истине.
После этого афоризма воцарилось длительное молчание. Эварист не отвечал, а Евлашевский не находил ничего такого, за что можно было бы к нему придраться.
Однако, видя, что слушатель его не отходит и, кажется, ждет дальнейших объяснений, «отец» начал с другого конца.
— Вот так, молодой человек, — произнес он, — перед нами действительно много работы, поля заросли сорной травой, и, прежде чем сеять, мы должны выполоть ее, выполоть!