— Что ж, любить не запретишь, — медленно продолжал Эварист, — но как твой доброжелатель я бы советовал быть осторожнее. Сомневаюсь, чтобы твои родители позволили вам сочетаться браком, а тогда вы могли бы иметь неприятности со стороны родственников моей кузины.
— Но позволь, — перебил его Шелига, — позволь, за что, почему? Почти все студенты влюблены в панну Зофью.
— А я не возбраняю любить ее, — возразил Эварист, — я только по-дружески обращаю внимание на то, что она дворянка из хорошей, хотя и бедной, семьи и не без связей.
Шелига, явно смущенный, так неловко отхлебнул кофе, что оно пролилось на подушку.
— Благодарю, — промямлил он. — Хотя любовь никому еще не приносила вреда.
Он засмеялся, но как-то кисло и вымученно.
Эварист больше не касался щекотливой темы; притворяясь веселым, он стал хвалить квартиру, заговорил о лекциях, о погоде, о своей книге и вскоре попрощался с Шелигой, который после его ухода долго еще лежал в постели, погруженный в задумчивость.
Прошло несколько дней. Бедный Эварист тщетно старался успокоиться, на душе у него было тяжело, и он не видел спасения для несчастной заблудшей Зони. Волей случая он ни разу не встретил ее, не видел, как она выходит из аудитории. Его разбирало любопытство, — пригодились ли предпринятые им шаги, но убедиться в этом не было возможности, а идти на разведку к вульгарной и неопрятной пани Гелиодоре ему не хотелось.
И как раз когда Эварист думал о том, как бы незаметно разузнать о Зоне, он встретил ее. Она шла одна, с пачкой книг под мышкой, опустив голову, насупившись, бледная, лицо ее выдавало страдание и боль. Эвариста, который шел ей навстречу, она не видела, а он ей навязываться не хотел.
Но Зоня выглядела такой несчастной, и ему так стало ее жаль, что он все же решил подойти к ней. Погруженная в раздумье, Зоня испуганно подняла голову и вздрогнула — она не сразу узнала кузена.
— Ты не больна? — спросил ее Эварист.
— Я? Больна? Почему? — переспросила она, хмуро взглянув на него. — Может, я и больна, но душой, а при такой хвори каждый должен сам быть себе врачом.
— Но ведь ничего не произошло, — тихо проговорил Эварист.
— Почему ты так заботишься обо мне? — с неудовольствием воскликнула Зоня. — Право, иногда привязанность или как это там называется, доставляет больше неприятностей, чем преследование, и становится невыносимо навязчивой.
Услыхав это, Эварист молча поклонился и хотел уйти, но тут у Зони блеснули глаза, и, поглядев на терпеливо сносившего ее грубости кузена, она добавила:
— Правда, тебе интересно, что со мной случилось… Последний раз ты видел меня такой счастливой! Что делать, жизнь — это река, которая течет то чистая как стеклышко, то несет с собой грязь и всяческий сор.
Она шла с опущенными глазами и говорила медленно, больше как бы сама с собой, чем со своим покорным наперсником, на которого почти не обращала внимания.
— Люди как собаки, — продолжала она, — когда видят, что одна из них гложет вкусную кость, то, если отобрать ее не могут, рады хоть помешать, хоть испачкать ее… Всем мешало, что я кого-то люблю, что любима и что мне хорошо. Отравили мое счастье — испачкали.
Она бросила взгляд на Эвариста, который молча слушал ее.
— Что ему говорят обо мне, я не знаю, но передо мной его оплевали, выставили распутником, приплели какую-то грязную историю… Наверное, и ты это слышал?
Эварист отрицательно покачал головой.
— Что мне до этого? Было — прошло, надо забыть. Не удивительно, что ему попадались такие низменные души. У него не было опыта, он не знал людей… Может, он и хлебнул из лужи! Мне-то что до этого…
— Я не отваживаюсь сказать тебе, Зоня, — ответил Эварист, — но ведь и с тобой может случиться то же самое. Не хотелось бы внушать тебе отвращение к тому, кого ты любишь, но я не считаю его достойным той великой любви, какую ты к нему питаешь.
— Почему?
— Потому что ни сердцем, ни умом он до тебя не дорос. Я его знаю, это ветреный юноша, может загореться на минуту, но, кроме чувства, которое я предпочитаю не уточнять, в нем ничего нет.
— Разве любят за что-то и для чего-то, — возразила Зоня. — Влюбляются потому, что тянет к человеку, даже видишь свою ошибку, но это не помогает…
Она проговорила это с грустью, но ее огорчение почти обрадовало Эвариста, оно было признаком размышления, знаменовало перелом в ее чувствах. Да, о многом говорила эта грусть… Зоня колебалась, а любовь, которая начинает сомневаться, быстро остывает. Теперь, полагал Эварист, будет лучше всего предоставить Зоню самой себе. Перебрасываясь малозначащими словами, они дошли до подворья Салгановой и почти у самых ворот распрощались. Зоня еще долго стояла у входа задумавшись, потом отдала оказавшейся тут же старой Агафье папиросы и книжки и быстро направилась в другую сторону. Эварист готов был поклясться, что она пошла искать своего несчастного Зориана, о котором не переставала думать.