Тем временем Мадзя денно и нощно продолжала задавать себе все тот же вопрос: что ей делать? Она немедленно сама бы помчалась спасать Эвариста из Зониных рук, пристыдила бы сестру, заставила ее опомниться, но это было невозможно. Для того чтобы предпринять эту поездку, надо было, хоть бы и не во всем, исповедаться перед матерью Эвариста, а той и так пришлось немало перенести.
Все эти мысли свелись в конце концов к одной, самой отчетливой: надо посоветоваться с другом дома, почтенным ксендзом Затокой.
Ему как духовному лицу можно было довериться без опасений, к тому же он был так привязан к дому Дорогубов, так честен и простодушен, что никогда не употребил бы это доверие во зло.
Приезжал он теперь реже, и времени у него было немного, поэтому Мадзе пришлось самой поехать к нему под предлогом участия в утренней службе.
В этом не было ничего необычного, и старушка не могла питать никаких подозрений.
Чтобы поспеть к заутрене, Мадзя выбралась из Замилова на рассвете, а затем из костела пошла прямо к священнику.
Ксендз Затока как раз садился пить кофе. Увидев Мадзю, он догадался, что ее сюда привело не совсем обычное дело.
— Отец, — сказала она, целуя его руку, — простите, что я отравляю ваши утренние часы, но мне необходим ваш совет.
— Так садись и смелей! — весело ответил ксендз Затока, ничего слишком серьезного не ожидавший.
Мадзя начала с того, что расплакалась; это тоже еще не насторожило ксендза, у женщин глаза всегда на мокром месте.
— Вы слышали, отец, о Зоне, моей сестре? — решилась наконец заговорить Мадзя.
Кое-какие слухи о ветрености старшей доходили до ксендза, но подробностей он не знал.
— Сестра, — продолжала Мадзя, — воспитывалась в доме, где ей недоставало религиозной пищи, сиротой была брошена в мир без опеки и сбилась, бедная, с пути… Я ее не осуждаю, хотя другие, быть может, и не простят ей… Будучи в Киеве, я сама насмотрелась на ее поведение и очень страдала, но ничем не могла помочь.
Мадзя покраснела и опустила глаза, не смея высказать всего.
— А теперь, — быстро прибавила она, — я узнала от верных людей, что пан Эварист, — он ведь ей помогал, когда она овдовела…
— Да разве ж она выходила замуж? — спросил ксендз. В ответ снова полились слезы. Ксендз Затока начал беспокоиться.
— Что — Эварист, что? — воскликнул он живо. — Голову она ему задурила, а?
— Ой, не могу сказать! — рыдая, крикнула Мадзя. — Они живут не венчанные, вместе, в одном доме…
Она закрыла глаза, а ксендз Затока изо всех сил ударил ладонью о ладонь.
— Боже милостивый! Эварист, сын хорунжего! Что же будет, когда старушка-то узнает!
И схватился за голову.
— Может, это сплетни, — прибавил он с надеждой, — это так на него непохоже. Я в жизни своей не встречал более солидного молодого человека.
— Это известие привезла пани Травцевич, — возразила Мадзя. — Если хотите, ваше преподобие, можете ее расспросить. Меня это чуть не убило. Моя сестра! Сын наших благодетелей!
И снова разрыдалась.
— Чем дольше это будет продолжаться, тем хуже, надо это порвать до того, как узнает пани Эльжбета, до того…
Кончить она не могла.
Ксендз, бросив свой кофе, большими шагами бегал по комнатке и ломал руки.
И он тоже, несмотря на возраст и опыт, не видел, каким способом уберечь пани Эльжбету от горя, как обойтись в этом деле без ее участия.
Подавленная недавней смертью мужа, ослабевшая физически, бедная старушка могла бы не выдержать нависшего над нею удара. Зная ее, ксендз Затока допускал, что даже смерть единственного сына не так пришибла бы ее, как столь глубокое и явное падение.
Да, надо было щадить пани Эльжбету, по как начинать что-либо без нее? По какому праву? Мог ли человек, которого страсть заставила пренебречь и репутацией и обязанностями, — мог ли он внять постороннему, совету и просьбе приятеля?
Поразмыслив и ничего хорошего не придумав, ксендз Затока обратился к плачущей Мадзе.
— Ты хорошо сделала, уведомив меня обо всем. Может, и мне еще что-нибудь придет на ум. Но должен признаться, и я пока что теряю голову перед таким несчастьем. Призову на помощь бога, ужели он не вдохновит меня?
— Не по моим это силам, — проговорила Мадзя, — но хоть бы пришлось сгореть от стыда и боли, я все равно поехала бы спасать сына моих благодетелей… да только как выехать?