Когда Шура проснулся, мы все, кроме Коли, стояли вокруг него.
- Ты кто? - грозно спросил я его.
- Я - Чернов Евгений. Здесь меня Костиком зовут, - сказал Шура, брезгливо рассматривая свои ладони. - Хачик меня подговорил Шуру вашего убить. Но Шура меня вовремя перезомбировал. А сюда я приехал из Москвы доллары искать. Можно я пойду руки помою?
- Потом, Костик, помоешь! - ответил я ему и, грозно оглядев притихших зрителей, продолжил:
- А я кто?
- Ты Шура! - сказал он с уважением. - Ты здесь самый главный.
Уловив это уважение я подумал: "А уважал ты себя, гаденыш... Наполеоном ихним себя считал..." И, усмехнувшись догадке, продолжил допрос:
- А фамилию мою знаешь?
- Нет не знаю. Ты сам ее за ненадобностью забыл.
- А кто такой Хачик знаешь?
- Да. Кликуха это Мартуна Харатьяна. Он за тобой охотится из-под земли. Убить хочет.
- Есть вопросы? - положив руку на плечо Эксшуры, оббежал я взглядом шахтный народ.
- Ужинать пора, Шура, - сказала Инесса, обращаясь ко мне. - Борис мой проголодался, есть хочет.
Остальные молчали, переводя глаза с меня на Эксшуру и обратно. Тридцать Пятый подошел ко мне поближе, посмотрел прямо в глаза, затем медленно втянул в себя воздух. Выдохнув, он кивнул головой и встал слева от меня. Он всегда стоял слева от Шуры.
Не скрою, что проделанная с Шурой работа меня изрядно повеселила, но полного удовлетворения не было - теперь ведь мне не у кого спросить ни о том, кому понадобилось устраивать нам банкет с подслушиванием в ресторане, ни о том, зачем нас похитили из Кавалерова... Если сейчас я - Шура, значит спрашивать можно только у себя...
- Ну ты и сукин сын! - сказал я Борису по пути в столовую. Я три последних дня только и думал, как прижмусь к этой курве, вдохну в себя ее запах. Зуб на тебя рисую<Термин преферанса. Чтобы не забыть о мести за коварную подсадку, в поле обидчика на расписном листе рисуют зуб.>.
- Да я тут причем? - радостно засмеялся Борис, вспомнив, видимо, податливо-бархатное тело Инессы. - Сразу после Смоктуновского, она меня к себе потащила. А ты ведь сам наказывал этим психам ни в коем случае не перечить.
- Не перечить... Ума не приложу, как я спать один лягу... Без нее - как без ушей и таза. Трагическая фантастика... И зачем я только тебя выписал!
- А ты, Черный, не отчаивайся. Через денек-другой мы с тобой сменный график составим... А там посмотрим... Ты ведь знаешь, что я не могу с одной подолгу жить...
- Ну, ну... А потом ее Колька захочет...
- Не захочет после того, что с ним случилось.
- Инфаркт? Значит, я был прав...
- Да нет, не инфаркт. И вообще забудь об этом. Шура сказал, что Смоктуновский его новеньким сделал. А Инка - ничего, баба, лучше моей жены.
- И вправду лучше... - не удержался я от мелкой мести.
Коля, вскинул голову, внимательно посмотрел на меня и затем, задумался, уставившись в пол. У самой столовой он остановил меня и, пытливо заглядывая в глаза, спросил:
- А ты, что, с Людкой моей спал?
- Дурак ты, это концовка анекдота о стюардессе.
2. Ничего, кроме эякуляции его не интересует. - Сумасшедшая шахта. Отправляю тигров в постель. - Пошли покойники. - Кубометр баксов... - Едем
на запасной ствол.
На обед Инесса приготовила зразы. Они были восхитительными. Но я ел их без всякого удовольствия. Напротив сидели Борис с Инессой и я знал, что ее теплое бедро соприкасается с холодным бедром моего преемника.
"Сукин сын Колька, - думал я, глядя в красивое от счастья лицо Инессы. - Сам ведь когда-то мне говорил, что ничего кроме собственной эякуляции его не интересует. Занимался бы онанизмом с таким подходом. А Инка - это ведь поэзия тела. Ее читать надо пальцами и губами... Вот сукин сын..."
Облегчив душу немыми ругательствами в адрес друга, я стал придумывать, как спросить Эксшуру о наших шмотках. Без Колиного и Борькиного барахла все наше предприятие на этой сумасшедшей шахте пришлось бы начинать с начала. Рядом со мной сидел Ваня Елкин. Его чавканье нервировало меня. К тому же он постоянно заговорщицки подмигивал мне.
- Ты что мигаешь? - спросил я его раздраженно.
- Дело есть! - ответил он, настороженно оглядываясь по сторонам. Машина нужна?
- Какая машина?
- Вчера в Кавалерово зацепил. Почти как новая. "Четверка".
- Кофе с молоком? - подозрительно спросил я.
- Была. С утра - коричневая... Еще со всяким барахлом она, - сказал он, беспокойно посмотрев по сторонам. - Сумок пять больших.
- Сколько просишь?
- Вот такую бумажку дашь? - ответил он показывая мне пятидесятидолларовую купюру, не так давно перекочевавшую из моего кармана в его.
- Деньги у меня в машине остались. Пошли, отдам.
И мы вышли на площадку перед Конторой. Я, стараясь казаться уверенным, подошел к вторично перекрашенной машине, открыл ее к счастью незапертую дверь, вытащил бумажник из бардачка и, вынув из него пятьдесят долларов, протянул их Елкину.
- Порядок! - сказал явно удовлетворенный Ваня. - Владей! Зверь, а не машина.
- Ну, ну... - пробормотал я себе в нос. - Пока владей... Упрешь ведь опять при первом удобном случае...
***
Все наше снаряжение было на месте. Первым делом я вызвал из кухни Бориса. Он явился вместе с Инессой.
- Как у вас, мадонна, дела с непорочным зачатием? - спросил я ее.
- Все в порядке, Шура! Я чувствую, он уже шевелиться во мне!
- Ну-ну... Иди отдыхай тогда. И не напрягайся. Да, запомни: половые сношения в твоем положении вредны и нежелательны.
Совершенно не отреагировав на мои слова, Инесса ушла.
- Ну и гад ты, Чернов! Ты что бабу мою с панталыку сбиваешь? накинулся на меня Борис, когда Инесса скрылась за дверью кухни. - И сам не ам и другим не дам?
- Ладно, хватит об этом. Ты, по-моему уже забыл, зачем сюда явился. Давай, выгребай свое барахло, бери Эксшуру и к вечеру чтобы все для спуска телекамеры в зумпф было готово.
- А что его брать? Он уже полчаса как с кабелями и проводами возится. Полтонны их уже натаскал. Работяга что надо. Вот только руки все время моет. И в бумажку что-то записывает.
- А это я ему сказал, чтобы он ровно двадцать пять раз руки на дню мыл от микробов. Вот он галочки и ставит.
И, взяв сумки с нашими пожитками и снаряжением, мы направились в Контору. Борис сразу же ушел к Эксшуре в мастерскую, а я потопал в столовую к Баламуту.
Баламут выглядел здоровым на сто процентов. Он возлежал на кровати у больничной стены и лениво ковырялся в зубах остро заточенной спичкой. Рядом с ним на корточках сидел Смоктуновский с ножом и затачивал для него другую.
- Похоже ты и выпить не хочешь? - улыбаясь, спросил я Колю.
- Нет, не хочу. Кеша мне это заменяет. Я, братан, попросил его стихи об "Абсолюте" написать. Так после этих стихов такой балдеж на меня нашел! Гадом буду, после них в рот ничего не возьмешь. А сейчас он над баварским пивом работает...
- Ну, ну... Я тебе поверил. Это у тебя до первого магазина.
- Посмотрим, - равнодушно скривил Коля губы.
Я постоял рядом с ними, соображая стоит ли после болезни загружать Баламутова работой. Коля, скосив глаза, посмотрел на меня, тепло улыбнулся и сказал:
- Не боись, Шура! После пива с воблой он "Марш советских аквалангистов" по моей заявке сочинять будет. Потерпи чуток. Все равно с утра начнем.
- Погоди, погоди... - уставился я на сумасшедшего поэта. - Ты это правда насчет марша?
- Конечно! С его бу-бу-бу я на все четыреста метров нырну!
***
После ужина (вареники с картошкой, творогом и маньчжурской вишней из компота) Инка утащила Бориса в спальню. Коля остался на больничной кровати, а я, приготовив себе постель в сушилке (рядом с Эксшуриной постелью), пошел прогуляться перед сном.
Походив по промплощадке, я незаметно для себя оказался в мелколесье, окружавшем шахту. Тайга, когда-то шумевшая здесь, была давно вырублена под площадки для канав и буровых скважин или уничтожена случайными пожарами. Вместо векового леса здесь теперь росли груды мусора и многочисленные холмики пустой породы, окруженные хилыми березками, оплетенными жидким лимонником. То там, то здесь среди этой невзрачной растительности были видны молоденькие, не выше человеческого роста, кедры. Яркими мазками зеленой хвои, хорошо заметными даже в наступивших сумерках, они придавали оптимизма унылому пейзажу эпохи развитого социализма.