- Да нет... - ответил я. - Просто другим каким-то стал. К себе привыкаю...
- Привыкай, привыкай. А мы тебе поможем, - ответил Шура и поманил пальцем Смоктуновского.
Когда тот подошел, он сказал ему просящим голосом:
- Почитай ему что-нибудь из своего репертуара.
Иннокентий сел рядом со мной, подогнув под себя ноги, взял мою правую руку в свои, закрыл глаза и начал что-то шептать. А может быть, и не шептать... Не знаю... Ни в этот раз, ни в следующие "чтения" я не понимал, что со мной начинало происходить лишь только этот сумасшедший поэт прикасался к моей руке и начинал читать свои стихи без слов. Хорошие стихи это всепроникающие волны слов, слитых музыкой ритма. А волны, исходившие от Смоктуновского состояли не из слов... Они, подавляя суть, деформировали происходящее, обволакивали и несли что-то... Нет, не энергию, не спокойствие, не уверенность... Они приносили то, что я когда-то потерял... Свою доброту, любовь некогда любимых мною женщин и еще что-то...
Когда я раскрыл глаза, все, включая и Смоктуновского, стояли передо мною и смотрели на меня как на человека, только что нашедшего в личное пользование миллион новеньких долларов. И мне это рассматривание было вовсе не удивительно - я чувствовал себя на пятьсот тысяч, как минимум.
- Пойдемте вечерять, - позвала Инесса, дождавшись окончания сцены. Борщ стынет.
Взглянув в ее лучащиеся добротой глаза, я припомнил короткий диалог, отложившийся в моем замутненном сознании во время моей реабилитации по системе Смоктуновского:
- А не перегнул ты с Хачиком? - спросил потусторонний голос Инессы.
- Нет, в самый раз, - убежденно ответил Шура. - Все путем!
4. Я б так жил... - Клептоман Елкин. - Мать Инесса спасает мир. - Ночь на
седьмом небе.
Все вместе мы прошли в Контору (так назвал административное здание Шура). Увидев, что шедший впереди Елкин миновал помещение шахтной столовой, я изумился. Заметив это, Инесса сказала:
- В ней слишком много пустынного места. У нас на втором этаже есть кое-что поуютнее.
И скоро мы оказались в... в храме общественного питания. Более уютной столовой мне видеть не приходилось. Собственно, это была не столовая, а небольшая харчевня, чем-то похожая на живописные деревенские харчевни Восточной Европы. Крепкий деревянный стол на десятерых, тяжелые стулья-кресла, обшитые темным деревом стены и даже подвесной потолок с подвешенными к нему керамическими светильниками. На стенах висело несколько картин, очень плохих, но здорово, под старину, закопченных. Одна стена была "морской" На ней висели румпель, литография картины Айвазавского "Девятый вал" и барометр-анероид из кабинета начальника шахты. Вторая стена (с окном выходящим на тайгу) была деревенской. Справа к ней прилегала настоящая, но очень узкая русская печь с полатями, в центре размещались Шишкинские медведи, а слева на гвоздике висела пара лаптей, натуральных и даже чуть стоптанных, в углу стояла лавка с двумя наполненными водой деревянными ведрами. Третья стена была... больничной. В самом ее центре была прибита смирительная рубашка, по бокам которой висели на крючках белоснежные больничные халаты; справа, рядом с лавкой предыдущего натюрморта располагалась застеленная больничная кровать. Истощенная подушка с наволочкой, проштампованной черной краской, тонкое серое байковое одеяло, одетое в расползшийся дырами пододеяльник, под кроватью - белая металлическая утка с длиннющим хоботком... И освещение... Эта стена была освещена, или вернее затенена таким образом, что не бросалась в глаза... Ее бы вроде и не было, она просто присутствовала... А четвертая стена была кухонной. На ней висела или стояла на полках всяческая посуда - деревянная, керамическая и даже из тонкого мейсенского фарфора. Посереди стены открывалась небольшая деревянная дверь. Из нее доносились живописные запахи борща и жареного мяса.
- А вы неплохо устроились! - сказал я, обернувшись к стоявшим сзади жителям шахты.
- А что? - усмехнулся Шура. - Мы для себя живем... А если ты это насчет запахов, то я раз в месяц кабана или изюбря заваливаю. Тридцать Пятый рыбу ловит... А у Инессы - огород, коровы с курицами, кролики есть.
Слушая его, я заметил, что он держит в руке только что снятый пиджак. Накладное плечо пиджака было простреляно. Из дырки торчал клочок серой ваты. "Кто-то палец в пробоину просовывал, - подумал я. И когда вытаскивал, вату зацепил..."
- Что смотришь? - засмеялся Шура, перехватив мой взгляд. - Это твоя, Костик, работа. Четыре дырки ты мне сделал. Инка, ха-ха, теперь позже к тебе придет - штопать их будет.
Мы уселись за стол и перед каждым Инесса поставила глиняную миску с борщом. Когда я закончил с супом и принялся за смачную кость, рядом со мной сел только что вошедший Ваня Елкин. Он него пахло нитрокраской и бензином. Обернувшись к кухне он крикнул :
- Инка, мне без сметаны! Отдельно положи!
И обращаясь уже ко мне:
- Не люблю со сметаной. Весь вид портит, ёкэлэмэнэ. Борщ - он красивый, он так хорош. Машина нужна?
- Какая машина? - удивился я.
- Ну, не такая уж новая. Но в полном порядке. Жигуленок, "Четверка", кофе с молоком.
- Кофе с молоком? - удивился было я, но вспомнив запах нитрокраски, распространявшейся от Вани, снова взялся за кость.
- Так возьмешь? Недорого отдам.
- Не знаю даже... - протянул я, подняв вопрошающие глаза на сидевшего напротив Шуру.
- А что? Возьми... За грибами-ягодами будешь ездить... - сказал он тепло.
- А сколько просишь? - поинтересовался я у Вани.
- А сколько не жалко!
- Ну ладно, - согласился я и полез во внутренний карман куртки за бумажником. Шура внимательно смотрел на меня.
"Смотри, смотри, - подумал я. - Сейчас я тебе покажу перезомбированного по системе Станиславского".
И, вынув бумажник, я раскрыл его так, как будто бы только что нашел его под столом. Первым делом я вытащил свой паспорт раскрыл его и начал вглядываться в фотографию. Как бы что-то заподозрив, я сразу же поднял голову и недоуменно, перебегая глазами с одного лица на другое, стал смотреть на окружающих. Они молчали. Тогда я встал и подошел к зеркалу, висевшему на кухонной стене над умывальником. Посмотрев на себя с минуту, вернулся к столу с виноватой улыбкой деревенского дурачка, обнаружившего, что он сидит на лукошке с яйцами.
- Давно в зеркало не смотрел, - объяснил я свой поступок и, так и не сумев покраснеть, продолжил с интересом рассматривать содержимое своего бумажника.
- Смотри ты, у меня, оказывается и права водительские есть, пробормотал я вслух.
- Поддельные... - сказал Елкин и отвернулся, не выдержав моего вопрошающего взгляда.
"Ну, ну, - подумал я. - Он и впрямь на ходу подметки срезает. Вот только когда он успел мой бумажник изучить?"
- Доллары зато настоящие, - сказал я, протягивая ему полтинник. Хватит?
- Хватит! - ответил Елкин. - Тачку во дворе возьмешь. Я ее перекрасил и перебрал, Теперь как новая, что надо.
И, отказавшись от второго (кабаньих отбивных с кровью), вышел из столовой.
- Мог бы и шишек еловых ему дать, - с укоризной сказал Шура, когда за Ваней закрылась дверь. - Балуешь нашего Ваню.
- Тут ельников в округе нет. Километров на двадцать нет, - ответил я и осекся. И, испуганно взглянув в глаза Шуры, путано продолжил:
- Откуда я это знаю, я не знаю, но мне кажется, что я точно это знаю. Договорился бы на шишки и попух...
- Не бойся, память к тебе вернется почти вся, - мягко улыбнулся Шура. Ты только не притворяйся... Мы тут люди тертые и любой диагноз на лету определяем...
***
После того, как я уговорил несколько чашек крепкого чая с вареньем из жимолости и домашними ирисками, Шура отвел меня в ванную комнату, а после нее - в хрустальную спальную.
- Ты ее, Инессу, не обижай! - сказал он, уходя. - А то она заволнуется и может глупостей с твоим организмом наделать. А зачем нам с тобой глупости?