«Голубая кровь»
Аристократия непередаваема генетически вне некоторого кровосмешения, что считается нормой в мире животных, но в мире людей политкорректное табу.
«Физика рабской любви»
Естественность принятия привычкой счастливого социального образа жизни даёт понимание простой истины – человек полноценный рождён для верховенства над тем, что своим трудолюбием и рабской любовью получает аналогичное по качеству состояние счастья, то есть, как известно давно, раб и господин накрепко связаны единым устремлением к любви, исходящим из взаимодействия как образа жизни, где не рассматриваются альтернативные варианты перемены образа существования, которые несут лишь несчастье и смуту.
Исключения составляют случаи, которые не подтверждают правила, а уничтожают их, в итоге меняя качественную составляющую всего социума и минимизируя возможность просто хорошо быть.
«Пограничное состояние»
В любом случае продуктивно связыванием двух категорий в третье предположение, определяемое фиксацией в форму очередной мистификации.
«Демонизм надвигающегося горизонта»
Центростремительная личность в любом случае ищет смысл всего как часть себя, когда магнетический центр всегда за линией перспективы (поскольку она осознанно или внесознательно признаёт себя основой проекции внешней вселенной, которая в действительности не более как часть вселенной внутренней), поэтому непосредственность восприятия внешнего нуждается в постоянной подпитке его качественной составляющей внутреннего, потому что девальвация ощущений грозит потерей самого смысла как загоризонтной цели раннего предупреждения его потери.
В этом контексте условная личность, стоящая за внешним как условный создатель, ретушируется своей собственной генерацией до нивелирования самой себя в отрицательное состояние, то есть генератор сигнала своим присутствием в составе сигнала несёт помеху, достаточно часто просто уничтожающую основную качественную характеристику этого сигнала, поскольку сам сигнал это и есть проекция «внешнего-внутреннего» относительно чистого рефлексивного внутреннего, то есть, говоря прямо, авторство неуместно и не вписывается в чистоту самого образа, детерминирующего генерацию следующего горизонта центростремительной личности, всегда рассматривающей само детерминирование как единственное предположение чего-то вне себя самой, или как часть себя, не поддающаяся никакому захвату прицелом рефлексии.
Говоря просто, произведения искусства, не несущие личностный отпечаток условного авторства(поскольку автор сам часть внешнего, являющегося в действительности продолжением самоосознанного внутреннего)есть наиболее ценные и действительные по непосредственному генерированию впечатления, необходимого для созидания базы очередного интеллектуально-чувственного горизонта.
То есть автор как личность в любом случае помеха, что многие неосознанно или осознанно принимали, не фиксируя личное в поле генерации(Гермес, Сократ, Пифагор, Шекспир, Кастанеда), что касается лишь мастеров истинного уровня, не принимающих идею копирайта и являющихся элитой действительного внутреннего, тогда как сами своим представлением есть эфемерное элитарное внешнее, магнетизирующее поле за горизонтом рефлексивного внутреннего, расширяющего горизонты волей самого себя, где всё без исключения рафинированное(творческим зрением)рефлексивное самоосознание.
«Философия демонической нетрадиционной любви»
Не обожая себя, невозможно любить окружающий мир, потому что он не более как часть духовного поля всех так называемых альтернативных личностей(в составе единого базового эгоцентра), имеющих духовно-контактный доступ к действительному богу, который истинная основа всего и для которого нет ничего невозможного, так как изначальная неменяемая духовная сущность, просматриваемая философией как рефлексия(или вторая сигнальная система с позиции научного познания)это и есть истекающая эманация всего, рисующая своим истечением всё(что вообще есть), то есть, говоря прямо, бог есть любовь к себе и(она) создатель существующего мира, вне которого нет и не может быть ничего(включая себя и, соответственно, наоборот), кроме того, что есть в составе божественного истечения, принимаемого отражением физически-физиологического существования(рефлексивным отражением), что прямо и непосредственно осознаваемо в моменты смерти и моменты рождения, которые также не более как одно целое и бесконечно множественное.
Расшифровывая тему до минимального понятия, можно определить весь мир своим собственным ребёнком(хотя бы потому, что это так и есть), к которому и относиться следует соответственно.
«Гламур сатанинского безумия западной цивилизации»
Понимая, что естество в своём классическом воплощении это убогое несовершенство и грязь несоответствия желаемого и возможного, можно принять определение человечности в рафинированном животном начале, оккупированном оковами рефлексии, то есть страхом того или иного рода, действующим детонатором созидательного мотива.
Действительно, количество регистрированных фобий составляет сотни диагнозов, что не имеет аналогов и медицинской практике других направлений. То есть тело как оно есть это не более чем биологический сгусток, поедающий энергию, как и любой представитель животного мира.
Однако, тело, принявшее управление воображения(второй сигнальной системы)это уже не животное, это управляемая ирреальным страхом функциональность той или иной степени самосознания, потому что от качества самого биологического носителя «души» зависит наличие или отсутствие фобий(модулей ирреальности)и реального страха самой жизни.
Естественно, церковные обряды помогают некоторым людям в проблеме этого невроза, хотя несколько своеобразно, выдавливая микроскопическое напряжение естества глобальным ужасом пожизненного «ада» и прочей «сказочной» мишурой. Хотя можно добавить, что без запугивания человек вообще ни на что не способен и предположительно никогда не появился бы как вид.
В этом ключе разделения грязи естества и чистоты квази естества, то есть человечности, верхушка пирамиды социального муравейника не может не максимизировать квазиестество, поскольку любое действие требует окончательной законченности или противодействия, перманентность же подвешенного состояния не несёт ничего, кроме невротичного хаоса ожидания, что давно поняли цивилизации востока и приняли покой умиротворения ценой введения каст и множества градаций социального положения, в том числе в вопросах пола и отношений этого нюанса социальности.
Но поскольку восток дело не столь тонкое, сколь множественно неопределённое в свете доведения до абсурда чистоты вероисповедания разветвлением на мириады галактик личного пользования, постольку запад определился как монолит неестественности, то есть человечности, где все имеют своё право – и обыкновенные люди, и нетрадиционные, и даже мир домашних животных, которых нельзя обидеть, а не то что убить и съесть просто так, от желания это сделать.
Подобная тонкость западной неестественности просматривается как действительная перспектива, в отличие от стадности востока, где уже просто нет места для людей в понятии западного смысла – что такое человек и как ему жить хорошо, а как плохо.