— Я виновата, — сказала она Мевис, не зная, за что именно извиняется.
— Все в порядке, — сказала Мевис, которая отложила вязанье в сторону и энергично делала маникюр.
— Хочешь, — сказала Беатрис-Джоанна, — я как-нибудь помогу приготовить еду?
— Если есть желание. Я не особенно голодна.
— А как насчет Шонни?
— Шонни взял с собой крутые яйца. Приготовь что-нибудь, если есть желание.
— Я сама не особенно голодна.
— Ну и ладно тогда.
Беатрис-Джоанна села, рассеянно покачивая пустую колыбельку. Не вынуть ли близнецов из кроватки, не принести ли сюда? И весело спросила Мевис:
— Оттачиваешь коготки? — Тут ей следовало бы попридержать язык, и так далее.
Мевис подняла глаза.
— Если ты вернулась, просто чтобы нахамить… — резко сказала она.
— Прости, прости. Я действительно виновата. Это всего только шутка. Я просто не подумала.
— Нет, это одна из твоих характерных особенностей. Ты просто не думаешь.
— Ох, проклятье, — сказала Беатрис-Джоанна. А потом: — Прости, прости, прости.
— Какой смысл твердить, будто ты виновата, если ты этого на самом деле не чувствуешь.
— Слушай, — безнадежно сказала Беатрис-Джоанна, — чего ты действительно от меня хочешь?
— Я тебе уже сказала. Ты должна сделать то, что считаешь наилучшим для себя и своих детей.
В последнем произнесенном ей слове разноголосицей прозвучали самые разные полутона, намекавшие, что единственные настоящие в этом доме дети — собственные дети Мевис, а дети Беатрис-Джоанны незаконные, ненастоящие.
— Ох, — сказала Беатрис-Джоанна, смахивая слезы. — Я так несчастна. — И бросилась обратно к агукавшим, совершенно не несчастным близнецам. Мевис, поджав губы, продолжала делать маникюр.
Глава 11
В тот же день, гораздо позже, в своем черном фургоне прибыл капитан Популяционной Полиции Лузли.
— Вот, — сказал он юному Оксенфорду, водителю, — Государственная Ферма С3313. Долгая была поездка.
— Поганая поездка, — сказал сержант Имидж, сильно присвистывая на свойственный ему лад. На вспаханных полях они насмотрелись на всякие вещи, на жуткие вещи. — Поганая, — повторил он. — Надо было бы нам ихние задницы пулями нафаршировать.
— Боеприпасов на борту не хватит, сержант, — сказал Оксенфорд, молодой человек, понимающий все буквально.
— И не наше это дело, — сказал капитан Лузли. — Публичное непристойное поведение — забота регулярной полиции.
— Тех регулярных, кого еще не съели, — сказал сержант Имидж. — Давай, Оксенфорд, — нагло приказал он. — Вылезай, ворота открывай.
— Это нечестно, сержант. Я машину веду.
— Ну, тогда ладно. — И сержант Имидж принялся вылезать, чтобы открыть ворота, всем своим длинным змеиным телом. — Дети, — сказал он. — Дети играют. Хорошенькие. Ладно, — сказал он Оксенфорду, — езжай к дому. А я пройдусь. — Дети убежали.
В доме Ллевелин закричал, задохнувшись:
— Пап, там мужчины какие-то едут в черном фургоне. По-моему, полицейские.
— В черном, говоришь? — Шонни поднялся выглянуть в окно. — Давно мы их поджидали, прости их Господь, да их все не было. А теперь, когда мы успокоились и заснули, вон они, тащатся в сапожищах. Где твоя сестра? — резко спросил он у Мевис. — В сарае? — Мевис кивнула. — Скажи, пусть закроется и сидит тихо. — Мевис кивнула, но замешкалась перед уходом. — Ну, давай, — поторопил ее Шонни. — Они будут тут через секунду.
— Первым делом мы, — сказала Мевис. — Помни. Ты, я и дети.
— Ладно, ладно, иди.
Мевис пошла к сараю. Фургон подкатил, капитан Лузли вылез, потягиваясь. Юный Оксенфорд взревел мотором, потом его заглушил. Имидж подходил к начальнику. Юный Оксенфорд снял фуражку, продемонстрировав красную полосу на лбу, словно Каинову печать, вытер лоб носовым платком в пятнах, снова надел фуражку. Шонни открыл дверь. Все приготовились.
— Добрый день, — сказал капитан Лузли. — Это государственная ферма С3313, а вы… Боюсь, не смогу ваше имя выговорить, видите ли. Только это значения не имеет. Здесь у вас остановилась миссис Фокс, не так ли? А это ваши дети? Прелестно, прелестно. Можно нам войти?
— Не мне отвечать да или нет, — сказал Шонни. — Думаю, у вас ордер есть.
— О да, — сказал капитан Лузли, — у нас есть ордер, видите ли.
— Почему он так говорит, пап? — спросил Ллевелин. — Почему он говорит «видите ли»?
— Просто нервничает, да помилует его Бог, — сказал Шонни. — Одни дергаются, другие говорят «видите ли». Ну, тогда входите, мистер…