А проснувшись, подумал, будто видит сои. Подумал, будто слышит дыхание флейты, поющие с придыханием голоса. Слова песни как бы складывались в утверждение, столь недвусмысленное и окончательное, точно он снова слышал «евхаристическое причащение». Слова были примерно такие: «Наливаются яблочки и орехи полны, задирайте подолы, спускайте штаны», а простая мелодия кружилась и кружилась в бесконечном da capo[39]. И он видел, он видел, он видел мужчин и женщин на пахоте — пара тут, пара там, — с ритуальной серьезностью изображавших чудовище за чудовищем с двумя спинами. Подолы задраны, штаны спущены под весенним солнцем, в засеянных бороздах, наливные яблоки и коричневые орехи, деревенское совокупление. Шесть мужчин, пять мужчин, четыре мужчины, два мужчины, один мужчина, и его, их… Почему в песне сказано «пес»? Поле засеяно, а не сжато. Однако в свое время они пожнут, вполне определенно пожнут. Вся жизнь едина. Та самая гниль была отказом человека от размножения.
Глава 4
— Ну, давайте, — раздраженно крикнул староста. Он смахивал на организатора танца героев легенды о Робин Гуде, жилистый, высокомерный, с красным носом, синими щеками. — Пожалуйста, слушайте все, — жалобно сказал он. — Выбраны следующие партнеры. — И начал читать по списку, который держал в руке. — Мистер Липсет с мисс Кенеми. Мистер Минрат с миссис Грэм. Мистер Ивенс с миссис Ивенс. Мистер Хильярд с мисс Этель Даффус. — И стал читать дальше. Тристрам, моргая на теплом солнце, сидел у постоялого двора в Атерстоне, благосклонно глядя на пары мужчин и женщин. — Мистер Финлей с мисс Рейчел Даффус. Мистер Мэйо с мисс Лаури. — Поименованные, точно на деревенских танцах, вставали в ряд лицом к возлюбленным, хихикая, вспыхивая, с отважным выражением палице, застенчивым, игривым, охотным. — Очень хорошо, — устало сказал староста. — А теперь в поля. — И все пошли рука об руку. Староста, увидев Тристрама, подошел, укоризненно качая головой, сел рядом с ним на скамейку. — В странные времена мы живем, — сказал он. — А вы что, просто мимо проходите?
— По пути в Престон, — сказал Тристрам. — А зачем, если можно спросить, вы все это устраиваете?
— Ох, обычное дело, — сказал староста. — Алчность, эгоизм. Кое-кто собирает все сливы. Вон тот тип Хильярд, к примеру. А бедняжка Белинда Лаури все время остается на холоде. Я все думаю, выйдет ли из этого хоть что-нибудь на самом деле хорошее, — мрачно задумался он. — Все гадаю, есть ли тут на самом деле хоть что-нибудь, кроме простого потворства своим желаниям.
— Это подтверждение, — сказал Тристрам. — Способ продемонстрировать, что разум — единственный инструмент проживания жизни. Возвращение к магии, вот что это такое. Мне это кажется очень здоровым.
— Я предвижу опасность, — сказал староста. — Ревность, драки, чувство собственности, расторжение браков. — Он твердо решил смотреть на дело с темной стороны.
— Все само образуется, — утешил его Тристрам. — Вот увидите. Краткое повторение всех времен свободной любви, а потом восстановятся христианские ценности. Вообще не о чем беспокоиться.
Староста нахмурился на солнце, на облачка, мягко, серьезно проплывавшие по акрам голубизны.
— По-моему, вы нормальный, — сказал он наконец. — По-моему, вы из тех, что и тот самый тип Хильярд. Типа «а-что-я-вам-говорил» по рождению и по воспитанию. Он всегда говорил, что дела не могли вечно идти так, как шли. Они смеялись надо мной, когда я сделал то, что сделал. Хильярд громче других. Я бы мог убить Хильярда, — сказал он, стискивая кулаки с зажатыми внутри большими пальцами.