Беатрис-Джоанна пошла к себе в спальню приготовиться к дневной прогулке. На ее туалетном столике стояла в аккуратном порядке целая аптека кремов и мазей; встроенные в стену платяные шкафы были полны костюмов и платьев. У нее были слуги, дети, красивый и преуспевающий псевдомуж (координирующий помощник Министра в Министерстве Плодородия; говорят, скоро станет Министром), все, что способна принести любовь и что можно купить за деньги. Но счастливой по-настоящему она себя не считала. В подвальном кинозале ее сознания время от времени мелькала в смутном фильме последовательность прошедших событий. Дерек (а раньше Тристрам) часто звал ее цветочком, и будь она в самом деле цветком, принадлежала бы к группе двутычинковых. В жизни ей требовались двое мужчин, день должен быть приперчен неверностью.
Она отперла резную шкатулку из камфорного дерева и вытащила письмо, написанное вчера; оно дивно пахло смесью камфорного дерева и сандала. Прочитала его в седьмой-восьмой раз, прежде чем окончательно решить отослать. В нем было сказано:
«Милый, милый Тристрам, этот безумный мир так изменился, столько странных событий стряслось после нашего столь несчастливого расставания, что я не могу здесь сказать ничего особо для нас обоих существенного, только что я тоскую по тебе, и люблю тебя, и томлюсь по тебе. Я живу теперь с Дереком, но не думай обо мне из-за этого плохо: двум твоим сыновьям нужен дом (да, я искренне верю, они в самом деле твои). Может, ты уже пробовал мне писать, может быть, — твердо верю, — пытался связаться со мной, но знаю, до чего трудна жизнь. Твой брат был ко мне очень добр и, по-моему, искренне любит меня, но не думаю, будто до меня дойдет хоть какое-нибудь письмо, отправленное тобой на его имя. Ему надо думать о своей драгоценной карьере, у мужчины с детьми больше шансов продвинуться в Министры Плодородия, чем у мужчины ни с чем, вот как он говорит. Помнишь, когда мы были вместе, я обычно каждый день ходила гулять к морю, близ Правительственного Здания. Я по-прежнему каждый день это делаю, катая в коляске двух своих сыновей, с трех до четырех. Глядя на море, теперь ежедневно молюсь, чтобы море тебя мне вернуло. В этом моя надежда. Я люблю тебя, а если когда-нибудь сделала больно, прости. Вернись к своей вечно любящей Бетти».
Она сложила листок, сунула в конверт с тонким запахом, превосходного качества. Потом взяла изящную ручку и смелым мужским почерком адресовала конверт Тристраму Фоксу, эсквайру, БИ[54], Британская Армия. Просто шанс; в любом случае единственный способ. Что касается Армейской Канцелярии, — Дерек, может быть, самый могущественный, а может быть, великий лжец, — она сама однажды утром украдкой, после того самого ролика теленовостей, позвонила в Военное Министерство (домашний телефон был подключен к министерскому коммутатору), там ее без конца перебрасывали из департамента в департамент, наконец, слабый шотландский голосок признался, что служит в Армейской Канцелярии, но холодно сообщил, что частных лиц не информируют о расположении войск. Ни о чем, имеющем отношение к секретности. Но ее, сказала Беатрис-Джоанна, не занимают тонкости вроде расположения; у нее более фундаментальный вопрос, более онтологический. Голос со щелчком сурово отключился.
Дерек вернулся домой в шесть с улыбкой и с улыбкой полюбопытствовал, зачем она звонила в Армейскую Канцелярию. Разве она не верит ему, своему псевдомужу, разве она ему не доверяет? В том-то и дело: она ему не доверяла. Можно простить ложь и обман любовнику; мужу — вряд ли, даже псевдомужу. Однако она ему этого не сказала. Все-таки его любовь казалась какой-то бессовестной, — льстила, но Беатрис-Джоанна предпочитала такую любовь в любовнике.
И пошла с близнецами в коляске под зимним приморским солнцем, маленькой нянечкой в черном, кудахча, луной улыбаясь двум пузырившимся крошкам мужчинам в теплой вязаной шерсти, и бросила письмо в ящик на столбе, с белой от помета чаек крышкой. Все равно что бросить в море бутылку с письмом, поручив его этому абсолютно ненадежному почтальону.
Глава 2
— Ать, — рявкнул полковой старшина Бэкхаус, устрашающе вывихнув челюсть. — 7388026, сержант Фокс Т. Ать!
Тристрам как-то вприпрыжку промаршировал, отдал честь без изящества. Подполковник Уильямс за столом опечаленно поднял глаза; стоявший позади него смуглый адъютант болезненно усмехнулся.
— Сержант Фокс, а? — спросил полковник Уильямс. Это был симпатичный усталый седеющий мужчина, в данный момент в неуклюжих очках для чтения. Излучаемая им аура долгой службы была, конечно, иллюзорной: все солдаты всех новых армий были новобранцами. Но подполковник Уильямс, как все старшие офицеры, вел происхождение из старых либеральных полицейских сил, почти полностью вытесненных серыми; он был грамотным суперинтендентом Особого Отдела. — Фокс с немым «е» на конце, ясно, — сказал он, — как в «Книге Мучеников».