— Клаус, — нетерпеливо выдохнула она, изогнувшись к нему навстречу, желая ощутить жар его тела своей кожей, желая ощутить куда более смелые прикосновения и сейчас ей плевать, что их могут достать.
Все же они одинаковые.
Все же они нужны друг другу и Керолайн доказывает свою значимость в ее жизни приникая к его губам в очередном поцелуе, сразу же углубляя его и вынуждая
Клауса в ответ на это довольно простонать.
Она только его и это не ошибка. Он ведь вернулся, стоял на пороге и теперь она его навсегда.
— Теперь я не потеряю тебя, — обхватив ладонями его лицо, прошептала Форбс.
Каждый участок её тела требовал его прикосновений. Кожа горела от возбуждения, а все мысли только о нем, как будто все выключилось и она желала только его.
Воздуха совсем не осталось в лёгких, когда тот срывал с нее платье, ведь Клаус Майклсон не станет возиться с пуговицами, а Керолайн больше не боится.
Если и гореть в Аду, то только с ним.
Сгорать от его прикосновений и поцелуев, которые сжигали её изнутри.
Если любоваться обнаженным телом закатанным в простыни, то только ее.
Идеальной отточенной фигурой, растрепанными белокурыми локонами.
Керолайн Форбс сгорела вместе с ним.
Сгорела в огне страсти и возродилась Керолайн Майклсон. Возродилась королевой достойной короля.
Если и гореть, то только с ним.
Керолайн проснется вспоминая его ласки, по привычке коснется рукой шеи, когда приподнимется на постели.
— Это ты зря, любовь моя, — послышался голос Майклсона и она заметила мужа стоящим за мольбертом, а из одежды на нем только брюки.
— Клаус! Ты что? Рисуешь меня? А как же приличия, Ирма с дочерью и охрана? Какая же я глупая, — закутывается в простынь, встает с постели.
— К черту приличия и о них я позаботился, — опускает испачканную кисточку в стакан с водой. — Мы возвращаемся домой и теперь все будет, как прежде. Мы вернет то, что потеряли.
— Ты уже закончил? Я могу посмотреть? — пристроилась сзади и поцеловала в щеку, сфокусировала свой взгляд на портрете. — Это превосходно…
— Теперь я знаю, что у тебя хороший сон, — произносит Майклсон оборачиваясь к ней, касается ее губами ее губ.
— Тогда, ты должен знать, что я всегда добиваюсь своей цели и хочу, чтобы ты закончил те рисунки, которые присылал мне с письмами, — улыбается, после того, как прерывает поцелуй. — Я хранила их, как и любовь к тебе в моем сердце.
— Я сделаю это для тебя, Керолайн, — шепчет тот, когда их лбы соприкасаются. — Ты спасаешь меня и заставила взглянуть на мир другими глаза. Ты меняешь меня…
— Нет, нас меняет любовь, — вздыхает та, одной рукой касаясь его лица, а другой придерживая простынь. — Теперь мы будем вместе: » Всегда и на вечно.»
— Тогда, добро пожаловать в вечность, Керолайн Майклсон, — отвечает, не выпускает из своих объятий, а наоборот, притягивает к себе, чтобы коснуться таких желаемых губ возлюбленной.
Чикаго. Квартира Элайджи и Кетрин. Осень. 1934 год.
Вечность.
Кетрин Пирс никогда не задумывалась о вечности.
Для нее этот мир не делмлся на плохое и хорошее. Она ведь не хорошая, скольких она убила и скольких бы убила, если не встреча с Элайджей. Он тоже не был хорошим, ведь готов пойти абсолютно на все ради защиты своей семьи, готов даже пожертвовать своей жизней.
Они не плохие, но и не хорошие.
По утрам они сидели на кухне, а вечерами она засыпала в его объятьях.
Ей было странно, когда Майклсог купил пианино и учил Надю играть на этом музыкальном инструменте. Он ведь вложит в эту малышку все достояние Майклсонов и Кетрин знала это, когда приходила и молча наблюдала за ними. Он смотрел на нее тем взглядом, которым мог смотреть на нее только он. Только этот мужчина смотрел на нее и внутри ее становилось горячо. Она смотрела на него так, как будто Элайджа и вправду что-то значил для нее, смотрела и он знал, что она только его, не ранит.Наверное, для них обоих так было легче — разделять тишину в этой квартире, передавать любовь взглядами. Не нужно было лишних слов, когда взгляд говорил гораздо лучше.
Тишину в этой квартире нарушали только звуки фортепьяно. Надя ладила с Элайджей, который заменил ей отца, заполнил ее пустоту и малышка со временем перестала быть замкнутой и напуганной. Потребовались годы, чтобы та заново начала улыбаться, вновь потянулась к людям и завела себе новых друзей, приняла учителей, который нанил для Элайджа. У их дочери должно быть лучшее воспитание и манеры. Элайджа вложит все в Надю, заполнит пустоту в ее пустоте и она точно знает, что больше не будет слез.
У них впереди вечность, чтобы стать счастливыми.
Они ожидают появления первенца, который станет их утешением, счастьем и в этом ребенке, в чертах лица они будут вместе, даже когда они умрут. Кетрин думала, что у малыша будут ее губы и глаза Элайджи. Майклсон же считал, что их ребенок — отражение истории их любви, всего того, что они пережили. Элайджа помнит, что обещал рассказать их ребенку историю о спасении и любви, семье. Элайджа обязательно расскажет, ведь правду должны знать.
Элайджа поведает правду украшенную вымыслом сказки. Сказки, о любви, которую он рассказывал и Нади.
— Элайджа, — Пирс запнулась, коснулась рукой округлившегося живота.
Женщины, чувствуют абсолютно все гораздо больнее мужчин, принимают все к сердцу, переживают и именно так уничтожают себя и свои нервы. Они чувствуют все: любовь, боль, обман, предательства. Сейчас Кетрин чувствует своего ребенка и поэтому ее лицо озаряет улыбка. Она чувствует, как тот шевклиться.
Чувствует и это главное. Главное, что Элайджа научил ее чувствовать и любить.
Еще он научил ее любить читать и сейчас, пройдя в его кабинет, принеся ему утренний кофе, Пирс поправила шерстяную кофту, которая была наброшена поверх платья и взяв в руки книгу, стала около окна, прекрасно видя, что Элайджа берет в руки одну чашку кофе, а другую подвигает на край стола, надеясь, что она выпьет кофе вместе с ним.
Они устали и поэтому наслаждаются тишиной.
Устали от боли.
Сидя за своим рабочим столом Майклсон не упустил возможности подарить ей утренний поцелуй. Он нашел в ней стабильность, а она невозможное — настоящую любовь.
Стоять. Смотреть в окно и искать взглядам прохожих.
Как будто ураган, буря, смели все прошлые годы.
Они нашли друг друга и теперь им нечего бояться, ведь любовь спасет и защитит их.
— Что случилось, моя Катерина? — после некоторой паузы выдавил из себя Майклсон, ведь он боялся за ее жизнь и жизнь ребенка, больше, чем она, ведь Кетрин была готова умереть ради этого.
Майклон каждый день убеждал себя в том, что не потеряет ее, что все у них еще впереди. Он сделает все, чтобы никто не посмел отнять ее у него. Он не позволит даже смерти отнять ее. Лучше умрет он, чем она.
Без нее его мир не мыслим.
Стереть навсегда, вытащить все то, что внутри.
Элайдже ведь и не нужно знать, что она чувствует внутри.
Не знает, что каждую ночь она просыпается, вздрагивает и еще сильнее прижимается к нему думая только об одном. Ее мучают одни и те же мысли: Сколько ей будет еще сниться ее жертвы? Сколько еще жертв будет впереди ради семьи? Сколько еще прольется крови и когда она будет засыпать спокойно?
Каждую ночь, когда она видит своих жертв. Видит, когда засыпает в постели, в объятьях мужа. Эмоциональна, а Элайджа вздрагивает, переживает, когда та просыпаясь среди ночи в холодном поту и ей кажется, что она падает в пропасть, ее убивают или, что еще хуже Кетрин видит в колыбели мертвого младенца.
Он притягивает ее к себе, не выпускает ее из своих объятий. Рядом с ней он обрел покой, как и она. Он стал слишком зависимым от этой нее и их тени едины.
Она уже несколько лет просыпается в холодном поту.Бессонница, замучили грехи прошлого, а ведь он слышал, от Марселя, что нечто подобное происходит и с Ребеккой.