– Лучше жить в системе, хорошо. Знаешь в чём схожесть психически больного человека и такого человека, как ты, который хочет сидеть на месте, ничего не делать и по той же причине быть вечным конформистом?
– В чём же?
– В том, что психически больной человек – раб своей болезни; гражданин государства – раб своей системы. И если она разрушает тебя – то не бороться с ней, не пытаться этого делать, значит дать ей волю поглотить тебя.
– Я тебе уже всё сказал. И вновь говорю: ты не прав.
– Ты ведь нормальный человек, но если хочешь, то живи и дальше в своём мире, мне на тебя наплевать.
4
Я нередко стал прибегать к медитации. Я особенно медитирую: ни сажусь в позу лотоса и ни стараюсь контролировать дыхание, а располагаюсь на кровати, закрываю глаза и лежу, не двигаясь, долгое время, как делал межзвёздный скиталец Джека Лондона. Тело постепенно онемевает и пропадает чувство принадлежности частей тела, постепенно от конечностей до груди. Таким образом, я тренирую контроль над собой, особенно когда стараюсь ни о чём не думать и стараюсь не уснуть. Это достаточно проблематично, порой тело начинает чесаться, но двигаться нельзя; кроме того мысли наваливаются скопом – отрешиться от них ещё труднее.
В этом состоянии мне и было нежданное, но по-своему необходимое видение этой ночью.
Стремглав бежал я по бескрайнему полю; колосья были, будто шёлковые, и когда я бежал так ласково и кротко касались меня. Ветер обдувал лицо, и моя шевелюра раскрыла моё лицо чудотворнейшей природе. Ноги тарабанили по земле, и сил было хоть отбавляй. Я закрыл глаза и лишился всех чувств: вокруг тишина, темнота и пахнет этой же тишиной – такой приятный запах пустоты…
Теперь я в комнате. Странно, что невозможно понять, открыты у меня глаза или нет – темнота. Нет страха, тревоги, есть одно лишь ожидание момента, чего-то необходимого. Дверь открывает человек в белоснежном фраке, с длинными волосами и длинной бородой, протягивает мне руку. Я хватаю его за руку и мы выходим из этой комнаты, и я понимаю, что мы вновь посреди того поля. Одна комната, вокруг – величайшая красота золотого от колосьев поля. Мы стоим и смотрим вдаль, просто стоим и смотрим. И я вновь бегу. Бегу я так же, как ранее, и опять закрываю глаза… Снова комната и снова этот господин – всё неизменно циклично.
И вот спустя тысячи, миллионы попыток, годы одних и тех же действий, когда седина давно проступила в моей голове, протягивает мне руку господин, и я спрашиваю у него:
– Это называется жизнью? И зачем ты подаёшь мне руку? – И встаю без его помощи.
А он улыбается, убирает свою руку и говорит:
– Да, это жизнь. Твоя жизнь. Я могу тебе лишь подать руку, помочь, но важно то, что ты можешь прожить её только так, как захочешь. Ты, видимо, хочешь прожить её так: из раза в раз делать одно и тоже. Твоя правда. Да, может это и правильно – мне наплевать.
Он выходит из комнаты, достаёт флягу, смотрит вдаль как всегда, но теперь уже припивает из фляги. Выхожу из комнаты и сажусь на землю; человек не глядя на меня, протягивает мне флягу. Я не отказываюсь, отпиваю странного вкуса напиток и неожиданно откидываюсь назад, без права на самоконтроль.
Затем оказываюсь среди белых стен, пациентов и санитаров. Это не был сон – я не спал. Меня настигло это просветление так, словно это была сама жизнь. Можно назвать эту жизнь в параллельной вселенной, но она реальна, такая же, как и наша. Не знаю, что это было, но ни в коем случае не сон.
Станислав Иннокентьевич в истоме сидел в кресле и смотрел в окно. (Я почему-то называл его по имени-отчеству, хотя мы были практически одного возраста и всегда говорили на «ты»). За окном была настоящая осень: ветер гнул деревья и пачками срывал листья, дождь прибивал кружащиеся листья к земле, небо хмуро пленило солнце и было залито серым тоном. Станислав Иннокентьевич был самый нормальный из всех нормальных в этой психбольнице. Я подошёл к нему, присел и завёл беседу:
– Привет. Слышал, что Тимофея выписывают? Сегодня за ним отец приедет.
– Да, слы-ы-ышал, – ответил он, зевая на букве «ы».
Тимофею девятнадцать лет. Он попал сюда с эпилепсией в целях оградить общественность своим присутствием, – так решил суд. Замкнутый, косоглазый парень стал жертвой своей болезни. Смысл помещения его в больницу заключался скорее в ограждении его от общественности, да и просто ради круглосуточного надзора, – я так думаю.