Неизвестный человек стоял на коленях и плакал, молил о пощаде. Феликс стал для него идолом для поклонения – его руками держалась судьба человека. На моих глазах возникла новая религия «Феликсанство» и неизвестный мне человек был примкнувшим к этой новорождённой религии адептом. Человеческая игра в бога – самая несправедливая игра, ведь в ней нет победителей, судьи – эгоцентричны, а проигравшие, как правило, выводятся из субъективных умозаключений. Синдром бога – самое страшное заболевание на планете, это наивысшая степень воли к власти, когда человек уже считает себя на самой вершине иерархической ветви. Человек чувствует, что у него существует высшая цель, что все его окружающие – средства жизни лишь для него одного. Такой человек не просто фанатик идеи собственного идола, он законченный солипсист – он никогда не увидит мир иначе своего надуманного восприятия. Таким был Феликс.
– Ты хочешь что-то сказать, перед тем как я тебя убью? – сказал Феликс.
– Прошу вас, пощадите меня! – сказал неизвестный.
– Ты потратил свои последние слова на бессмыслицу. – Феликс начал харизматично размахивать пистолетом. – Ты всю жизнь прожил бессмысленно и даже напоследок не смог хотя бы просто послать меня куда подальше. Вот же мерзкое создание. – Феликс хладнокровно выстрелил неизвестному прямо в грязный и мокрый от пота лоб. Человек откинулся назад и навечно поместился в тёмный мир. Отчасти я ему завидовал, ведь прямо в этот момент он узнал ответы на все вопросы, а во мне вопросы жизни и смерти всегда вызывали рьяный энтузиазм. Видимо, я законченный метафизик.
Ручей крови побежал по песчаной земле. Дорогу ручью перегородил мой ботинок. Я стоял за стеной и меня хорошо закрывали кусты, но Феликс всё-таки меня приметил. Он не возбудился от вида случайного свидетеля, а потащил за ноги труп новоубиенного в кучу других (я только её заметил). Мозги золотились на сухой траве, они были похожи на кусочки мутного варёного рубина.
– Ну что ты там стоишь? Проходи, поможешь, – произнёс Феликс в мой адрес.
Крови было много вокруг и я заметил у неё одну особенность: сначала кровь густая и липкая, как смесь киселя и томатного сока, потом при свёртывании она превращается в кристаллический порошок, чем-то похожий на ржавчину, видимо от находящегося в крови железа. Кругом было литров десять свежевылитой и свежесвернувшейся крови.
Я решил подойти, ни сколько из-за желания ему помочь, ни сколько из-за страха, а чисто ради утоления моей неугомонной пытливости. Хотя для данной ситуации моя любознательность казалась уж очень нездоровой.
– Меня зовут Сергей, – произнёс я, приближаясь к тогда ещё незнакомому Феликсу и протягивая ему руку.
– Феликс, – отстучал он, подкуривая сигарету, щуря глаз и протягивая руку мне в ответ.
– За что ты его, Феликс? – спросил я.
– Он был слишком глупый, чтобы дожить до завтрашнего дня.
– Вот как. По той же причине ты не убил меня?
– Именно так.
– А скажи мне, все эти люди были глупее тебя?
– Да.
– Что же теперь убивать всех, кто глупее нас? Это ведь неправильно.
– Да? Скажи мне тогда, что правильно и я не убью больше ни одного человека, который глупее меня.
Он бросил ноги одного из покойников, положил руки на пояс, уставился на меня в ожидании.
– Правильно убивать тех, кто умнее нас.
– Почему же?
Он обомлел, но скорее не внешне, а внутри.
– Потому что они приносят больше вреда. Глупцы хоть и приносят вред, но не такой существенный.
– Знаешь… – Возникло молчание… – а ты чертовски прав! – На его лице промелькнула улыбка, и он был рад услышать мои слова – я смог его убедить.
– С этого момента ты больше не будешь убивать тех, кто глупее тебя?
– Да, несомненно, я держу своё слово. Буду убивать только тех, кто умнее меня. – Феликс иронично улыбнулся мне. Это было именно то, чего я хотел от него добиться. Я улыбнулся ему в ответ и начал помогать складывать трупы.
2
Люди горели. Пепел поднимался высоко вверх и затем опускался вниз. Сначала, кажется, что идёт снег, такой пушистый, кружится задорно в воздухе, но оказывается это крупицы золы, золы от сгоревшего человеческого тела, десятков сгоревших тел. Кто скажет, что бог среди нас в этот момент, тотчас же признает бога садистом, а себя сатанистом.
Костёр полыхал, местами шаял, в то время как я подошёл к Феликсу, после того как вновь справил нужду. Он курил сигарету, так глубоко затягиваясь, что треск табака в сигарете на секунду затмевал звук колыхавшегося от ветра пламени. Он смотрел в костёр, пристально и прямо в его сердце. Не моргая, не морщась от палёного запаха, он глядел и подтверждал слова о том, что на огонь можно смотреть вечно. В этом костре есть своя, давно прижившаяся, магия. Она прижилась тысячелетия назад, в те времена, когда огонь обожествляли и охраняли, словно святыню. Часть чего-то божественного в нём непременно есть.