Плохо было уже то, что он влез в эту историю, но еще хуже, что у его партнера, мистера Езекиеля Брауна по кличке Пилюльница, имелся в полиции длинный «послужной список», согласно которому все аресты без исключения совершались по одной причине – наркотики. Естественно, мы узнали об этом последними, из утренней «Денвер пост». Я запомнил это на всю жизнь.
Мы находились в полете на высоте тридцати семи тысяч футов над Теннеси, когда раздался телефонный звонок и мы услышали Роджера Бонда, который был вне себя от ярости. Он занимался прессой в Вашингтоне. «Ох, – повторял Роджер, цитируя статью, – это ужасно, просто ужасно».
В тот раз Фили не изображал безмятежность. Он плевался, шагая взад-вперед, повторял, что парню место за решеткой, и несколько раз требовал отставки.
Какое счастье, что Билли Картер создал прецедент. У меня нет сомнений, что американский народ великодушен и прощает своим избранникам грехи их младших братьев.
4
Открытые двери
Вчера вечером – обращение к американцам. По моему мнению, исторический и безоговорочный успех, хотя утренние газеты придерживаются другого мнения. Джордж Уилл сказал, что президентское обращение к нации «больше напоминает талон на автостоянку, чем ультиматум». Теперь еще надо заниматься Общенациональным советом по переходу на метрическую систему мер. Большая ответственность.
Несколько дней после обращения президента все были охвачены волнением. Вновь появилось ощущение перспективы, новых горизонтов. Я был уверен, что фраза, которую он использовал для своего законодательного проекта («Великое начинание») зажжет воображение нации, и какое-то время только и было разговоров, что о новом Камелоте[6] на Потомаке. Это было суетное время, когда голова шла кругом от официальных обедов, уикэндов в Кэмп-Дэвиде и деятельности, связанной с сокращением военно-морского флота. (Президенту казалось, что его личное присутствие на списании каждого военного корабля должно успокоить моряков, и они не заметят значительного сокращения бюджета ВМФ.) Мы засиживались в Овальном кабинете допоздна. Президент говорил о своей мечте обновить все составляющие политической и экономической жизни страны. Еще он говорил о нормализации отношений с Кубой. Воздух в кабинете был насыщен флюидами власти, и я старался не дышать глубоко. В то время я с головой ушел в работу Совета, разрабатывавшего программу перевода Америки на метрический стандарт, – не самое простое дело. Джоан с пониманием относилась к моим поздним возвращениям. Все-таки она молодчина!
Мне хотелось освободить президента от рутины, чтобы он мог «творчески мыслить», как я говорил, вот я и старался «заслонить» его собой, беря на себя многие жгучие проблемы. Например, вице-президента Дугласа Рейгелата.
«Бинго», как его называли друзья, был резвым парнем, устремленным лишь к одному – попасть на самый верх иерархической лестницы. И, насколько я понимал, он не собирался тратить впустую восемь лет. Стоило службе безопасности упомянуть об излишнем риске для президента, собиравшегося посетить тот или иной регион, как Бинго веселел и произносил что-то вроде: «Мы не можем позволить страху управлять нами». Оставалось только удивляться. Меня особенно раздражало, как он вел себя на совещаниях, выступая когда ему заблагорассудится и даже перебивая президента – президента! – ему непременно надо было высказать свое мнение по всем вопросам. Ничего не попишешь, брак по расчету. Он был навязан нам съездом, а теперь вел себя так, словно его голос что-то значил. По мне, так вице-президента должно быть видно, но не слышно.
Еще мне казалось, что с ним чересчур сдружился Ллеланд. Это он предложил, чтобы Бинго взял на себя проведение в жизнь президентского проекта реформы государственной инфраструктуры. Против этого я возражал как мог, зная, что Бинго, мечтавший о власти, повернет все в свою пользу. Однако надо же было ему что-то делать. К моему ужасу Ллеланд предложил передать ему проект введения метрической системы – на том идиотском основании, будто это все равно «не имеет никакого значения». Моя инициатива не имеет значения! Тогда я сочинил для него записку, в которой высказал все, что думал по этому поводу. Мне стало окончательно ясно: Бэмфорду Ллеланду и вашему покорному слуге не суждено было стать соратниками. Вот так наступила пора ударов в спину.
Однажды президент вызвал меня в Овальный кабинет.
– Герб, я хочу открыть дверь и впустить сюда свежий воздух. После Рейгана здесь никак не проветрится.
Поначалу я не понял, о чем говорит Такер; вообще он довольно часто обращался к метафорам.
– Не хочу утратить связь с американским народом, – продолжал он. – Не хочу самоизолироваться.
– Очень благородно с вашей стороны, сэр.
– Если я когда-нибудь начну говорить «мы» вместо «я», обещайте мне кое-что. – Я обещал. – Вы меня остановите.
Естественно, я обещал исполнить эту почетную обязанность. После этого он сказал, что хочет, каким бы жестким ни было его расписание, каждый день встречаться с каким-нибудь «простым американцем».
Я потерял дар речи. Идея, конечно, красивая, но практически невыполнимая.
– Насколько «простым»? – переспросил я.
– Простым, Герб. Чтобы были черные ногти. Чтобы я почувствовал запах пота.
Перспектива выглядела малоприятной, и я не сумел сдержаться. Слова вылетели прежде, чем я успел опомниться.
– И у нас будут сельские пляски в Восточной комнате?
Увы, мой сарказм пришелся ему не по душе.
– Идея неплохая, – проговорил он бесстрастно.
Я решил больше не возражать. К тому же, у меня не было сомнений, что к нему вернется здравый смысл. Тем временем операция «Открытые двери, или Обыкновенные американцы» была поручена мне.
Реакцию Джин Логан легко было предвидеть. Истерика.
При том, что Джин показала себя во время предвыборной кампании незаменимой добытчицей средств, она была довольно ограниченной женщиной. Ллеланд уговорил президента поручить ей связи с общественностью. (Фили подозревал, что у Ллеланда с Джин Логан есть какие-то отношения, но суть не в этом.) Мы с Фили надеялись, что президент поручит ей что-нибудь не самое главное, типа Национального комитета по искусству.
– Это не серьезно! – взвизгнула она, когда я сообщил ей новость по телефону.
– Тише, тише. Мы на работе.
– Где прикажете их искать? – прошипела она.
Общительность не входила в число талантов Джин. Она принадлежала Вашингтону, и, как говаривали в начале восьмидесятых, у нее не было привычки протягивать руку кому попало.
Глупо.
– Не знаю, Джин. – Голос у меня звучал кисло. – Может быть, ваша гвардия подскажет что-нибудь.
– Ну да. Как же.
Начался не самый приятный период в моей жизни. С Джин приходилось воевать по каждому пустяку. Наши взгляды на «простого американца» не совпадали. Ее американцы одевались у Лоры Эшли и ездили на «вольво».
Мой «обыкновенный американец» был обыкновенным, серым, скучным и пахучим. За этим я взялся проследить лично. Если президенту хочется нюхать реальных людей, то пусть понюхает – может быть, к нему вернется здравый смысл и он остановит недостойный спектакль. Особенно гордился я ароматным упаковщиком цыплят из Мэриленда.
– Приходите не прихорашиваясь, – сказал я ему по телефону.
Джин находила моих «обыкновенных американцев» – как мы продолжали называть их – карикатурными, и мы с ней постоянно цапались.
– Ничего себе, – проговорил я как-то вечером, прочитав ее список «простых американцев» на следующие две недели, – двое учились в Гарварде, двое в Принстоне, один в Йеле, одна в Вассаре и еще в Уэллсли!
– Знаете, – отозвалась Джин, поправляя указательным пальцем челку, – я не решилась вписать выпускника Стэнфорда.