— Сомневаюсь, чтобы вы читали мои книги.
— Увы. Совершенно нет времени читать.
— Ничего удивительного. Вы ведь, надо полагать, и сами тоже пишете?
Беседа явно зашла в тупик.
— Пишу, — ответил Этуотер. — Но и писать времени, честно говоря, не остается тоже. Я постоянно занят.
— Вдохновение, — заметил доктор Кратч, — посещает нас лишь изредка, — и, бросив на Этуотера быстрый взгляд, добавил: — Надеюсь, я не отнимаю у вас время?
— Не в моем времени дело. Мое время всегда в вашем распоряжении. Но в данном случае речь идет о времени общественном. О долге перед государством. Pro bono, так сказать, publico[6].
— Стало быть, вы не можете мне помочь?
— Постараюсь, если вы объясните мне, чего вы хотите.
— Что ж, если вы готовы уделить мне еще немного времени, то речь идет вот о чем, — начал доктор и, выдержав паузу, задумчиво заглянул Этуотеру в глаза.
— О чем же?
— Я хотел сказать, что мог бы в интересах музея использовать образцы, находящиеся в комнате 16.
Перед глазами Этуотера сомкнутым строем прошествовали, одна за другой, все неприятности, какие у него возникнут, если доктор Кратч получит возможность исследовать вышеназванные образцы.
— Боюсь, — сказал Этуотер, — получить разрешение забрать образцы из музея будет непросто. Пройдет немало времени, прежде чем этот вопрос будет вынесен на Правление, но и в этом случае положительное решение отнюдь не гарантировано.
На лице доктора вновь появилась смущенная улыбка.
— Я имел в виду, что вы мне их предоставите…
Ситуация разом прояснилась. Этуотер постарался скрыть облегчение, которое он испытал, несмотря на то, что в ушах гудело, а в глазах мелькали яркие всполохи. Этой фразой старик доказал, что он самый настоящий сумасшедший, а вовсе не увлекающийся рационализатор, готовый взяться за любое дело. Он — псих, самый натуральный псих. Конец теперь был уже близок.
— Торговать музейными экспонатами мы права не имеем. Видите ли, мы никогда ничего не продаем.
— В самом деле?
— Никогда, — сказал Этуотер и добавил: — И никому. На этот счет существует специальный закон, принятый Парламентом.
— Правда? — недоумевал доктор Кратч. — Специальный закон, говорите?
— Именно.
— У нас действует слишком много законов. Хорошо бы от некоторых избавиться.
— Полностью с вами согласен.
— Мне совершенно необходимы эти образцы. Они нужны мне для моей книги. Я мог бы дать за них хорошую цену.
— К сожалению, это невозможно.
— Может быть, как-то все-таки удастся выйти из положения?
— Боюсь, ничего не получится. Ваше предложение неприемлемо.
Настало время действовать.
— К сожалению, у меня сейчас встреча. Простите, что ничем не сумел вам помочь, — сказал Этуотер.
И он быстрым шагом вышел из приемной. Не исключено, что на этот раз он своего добился. Надо надеяться, что теперь доктор Кратч появится не раньше, чем через пять лет.
Этуотер вернулся к себе за стол. Носуорт ушел в свой кабинет. Впереди был еще целый рабочий день, и Этуотер прикинул, что ему предстоит сделать в первую очередь. Во-первых, надо было дописать протокол о тотемах. Это, впрочем, было не срочно, тотемы могли и подождать. Ему пришло в голову сочинить роман, однако соображал он сегодня плохо, и все равно ничего бы не получилось. Еще нужно было ответить на несколько писем. Стол был завален никому не нужными приглашениями, счетами, заявлениями о материальной помощи. Сегодня утром он чувствовал себя неважно, поэтому и письма тоже могут полежать день-другой. Можно, конечно, чтобы взбодриться, написать письмо в Нью-Йорк Андершафту. Такие письма ведь всегда прочищают мозги. Когда описываешь сплетни на бумаге, все становится на свои места. К тому же, ему хотелось подробнее узнать про китаянку. А можно написать письмо сестре, которая неудачно вышла замуж за офицера-кавалериста из индийского корпуса. Но и эти письма писать не хотелось. Вместо этого он откинулся на спинку стула и принялся размышлять о жизни.
Через некоторое время зазвонил телефон. Этуотер вздрогнул. Еще несколько минут — и смысл существования, его высшая ценность, открылись бы ему в полной мере. А теперь, из-за этого звонка, правда жизни была от него так же далека, как и раньше. Понадобятся годы мучительных раздумий, годы тяжкого труда, годы разгульной жизни, чтобы лишь приблизиться к тому открытию, к которому он подошел, можно сказать, вплотную… Он поднял трубку.
— … Алло… простите, не слышно… кто?… кто?… кто?…
Голос на противоположном конце провода был еле слышен. Этуотер потерял к звонившему всякий интерес. Опять зашумело в голове. Он прислушался к голосу в трубке. Чье это такое странное, непривычное женское (или мужское?) имя прозвучало в трубке? И тут он сообразил. Это же Лола.