— Видела. Раньше. Герой! Меч. Воин. Страх. Кровь!
— Он воин?
— Солдат.
— Герой? Полководец? — пыталась нащупать нить разговора Тина.
— Так. Правильно. Точно. Верно. Кликать, называть, граф.
— Его называли графом?
— Так есть. Граф. Кликать, обзывать.
— Этот? — кивнула на дверь Тина, обмирая от открывшейся ей тайны.
— Нет, — качнула головкой девочка. — Тот! — указала она вниз.
«Ди Крей!»
— Черноволосый?
— Черн… Нет. Рыж… ий.
— Что?! — не поверила своим ушам Тина.
— Тайна, — развела руками девочка. — Один, богатство — три. Два. Помогать. Я большой. Много силы. Попросить. Сделать. Прячь!
Приказ поступил на редкость своевременно. Дверь как раз начала открываться, когда Тина спрятала девочку и бриллиант под одеялом и притворилась спящей, откинувшись на подушку и смежив веки.
— Ночь темна… — Ремт лег на кровать и «отпустил плоть». Теперь в рукавах сюртука и в пространстве выше жесткого воротника сорочки клубился мрак.
— Наверное, оттого она и называется ночь… — меланхолично откликнулся ди Крей. Он тоже лежал в постели, но, в отличие от Ремта, разделся и залез под одеяло.
— А вы, Виктор, стало быть, из Решта или Кхора, я угадал?
— Решт? — нахмурился ди Крей, пытаясь сообразить, откуда взялось такое странное предположение. — Кхор? С чего вы взяли? Я…
Он хотел заметить, что даже не бывал в тех краях, но вынужден был признать, что ошибался. Сейчас он отчетливо вспомнил те места и даже земли, лежащие еще дальше к западу и северу.
— Вы сказали фразу, какую мог бы, забывшись, сказать человек, говорящий на кхоранском языке, — объяснил Ремт своим обычным, несколько «расслабленным» тоном. — Насколько я знаю, это один из немногих языков, где слова «ночь» и «тьма» — суть однокоренные.
— Ага! — сообразил Виктор. — Вот как! Надо пить меньше…
Он не был теперь уверен, что вовсе не имеет отношения к Решту или Кхору, но и вспомнить что-либо касающееся его личности ди Крею не удалось. Он помнил города и дороги, деревни и реки. Ночные биваки в лесах и на горах, переправы, таверны в портах и зимние снега, выпадающие на той широте в первых числах ноября. Он помнил названия мест и напитков, блюда местной кухни — вернее, четырех разных кухонь, — библиотеку университета в Кхе-Кхор и вид на замок герцогов Решта со стороны Тихого озера. Впрочем, в памяти не всплыло ни одного «знакомого» лица и ни одного дома, который воспринимался бы как «свой». Чужие места, чужие люди, и совсем не факт, что он оттуда родом. Бывать бывал — и как бы не единожды, — но жил ли долго, родился ли и вырос в Кхоре или Реште, так и осталось неизвестным. Кто-то вынес все эти сведения «за скобки» и не желал возвращать.
— Что-то ты, друг, долго молчишь, — заметил через минуту Ремт.
— Я думаю, — откликнулся Виктор.
— О чем?
— О природе знания.
— И что придумал?
— Ты-то откуда знаешь кхоранский язык?
— А можно я промолчу? — спросил Ремт.
— Не хочешь, не говори, но и вопросы тогда не задавай.
— Ты прав, а я не прав, — согласился Ремт.
— Спокойной ночи! — пожелал напарнику ди Крей и повернулся на бок.
Никак не вспомню, есть у кирчи запах или нет, — сказал через минуту Ремт.
Нет, — ответил, садясь на кровати, ди Крей. — Ни запаха, ни вкуса. Серебристый Латук, он такой… А почему ты спросил?
Мне, понимаешь ты, в самогоне что-то такое почудилось…
Подожди, а ты разве?..
Не, ну не до такой же степени! — возразил Ремт. — Воду от водки отличу, хоть оно мне все одно, или вот запахи…
Темнишь, — кивнул Виктор и зевнул. — Но, похоже, ты прав — в сон клонит.
А противоядие или еще что? — с надеждой спросил Ремт.
Мальчика спроси, если он еще не спит.
Какого мальчика?
Который девочка…
«Ох, мне! — сообразил вдруг ди Крей. — И еще раз ох, и так два раза!»
Он понял, как глупо попался, и даже растерялся от осознания той легкости, с какой неведомые враги смогли разгромить отряд, только вчерашним днем выдержавший бой с настоящим Охотником. Разумеется, Виктор не знал, кто «эти кто». Простые грабители, сектанты, которых немало расползлось по Границе, чудовища в облике людей или родственные людям, а потому и не отличающиеся от «человеков» существа. Ему были неведомы их цели, но одно очевидно: не для того людей опаивают кирчей, чтобы оставить в живых. Детали — и следует заметить, немаловажные детали, — оставались неизвестны, но образ действия противника был более чем очевиден. Обычно яды и зелья примешиваются к питью или еде, но крайне редко их подсыпают в бренди, водку или самогон по той простой причине, что растительные яды весьма своеобразно сочетаются со спиртом. Они могут менять цвет и вкус, усиливаться или ослабевать, то есть способны выдать свое присутствие или изменить силу и характер воздействия на жертву. Они ненадежны и непредсказуемы. Все, кроме экстракта Серебристого Латука. Кирча не имеет запаха и вкуса, она бесцветна и не вступает в реакцию со спиртом, растворяясь в нем без остатка. И да, она является великолепным парализующим ядом, захватывающим, но не убивающим человека. Жертва отравления засыпает, но просыпается уже внутри себя, не будучи в силах вырваться из тюрьмы, в которую превратилось ее тело.