— Начните с особенностей их половой жизни, — посоветовал я, перелистывая древний фолиант, написанный на латыни. — Френки особенно интересуют именно такие детали.
— Койганы однополы, — книжник развел руками, извиняясь, что приходится разочаровать гостью. — Легенды гласят, будто они откладывают яйца в человеческое тело, при помощи длинных копий, наподобие шпаги.
— Как осы? — спросила Франсуаз.
— Нет, — отвечал хоббит. — Насекомые, как мы знаем, погружают яйца в тело хотя и живого, но уже парализованного существа. Койганы поступают иначе.
— Вот, — я открыл нужную страницу. — Древнеэльдарский рисунок. Сделан одним из комментаторов Ариартиса, в качестве иллюстрации к его учению о природе.
— Рассеченное тело минотавра, — Хеллец не вставал с кресла, однако говорил так, словно держал книгу перед собой. — С койганом внутри.
— Они откладывают свои яйца в спинной мозг, — я указал пальцем.
Франсуаз с омерзением скривила губы.
— Потом личинка койгана растет, питаясь тканями тела, — продолжал книжник. — До тех пор, пока не достигнет своих нормальных размеров. Взрослая особь составляет треть человеческого веса.
— К этому времени, тварь уже полностью контролирует хозяина, — я перевернул страницу и указал соответствующее место в древнеэльдарском тексте. — И его основная задача — откладывать яйца в другие тела.
— Миф об этих существах, по всей видимости, восходит к примитивной народной медицине, — произнес Хеллец. — Люди видели, как болезнь день за днем подавляет их сородича, лишая его способности к сопротивлению. Замечали они также, что контакт с зараженным приводит к заболеваниям.
— По мере того, как медицинские познания совершенствовались, — продолжал я, — койганы в восприятии людей превращаются из духов болезни в темных демонов.
Франсуаз слушала меня, широко распахнув серые глаза.
— Не совсем правомерно называть их духами болезней, — поправил меня хоббит. — Для таких верований необходим высокий уровень абстракции. Первобытным людям проще представить паразита, живущего в теле жертвы, — тем более, что они часто сталкивались с червями, например.
На стене, на фоне восточного ковра ручной работы, висела коллекция холодного оружия — гордость доктора Хеллеца.
— В более позднее время легенда о койганах приобретает иную роль. С ее помощью расправлялись с неугодными. Человека было достаточно обвинить в том, что он стал прибежищем для такой твари.
— И об этом пишет комментатор Ариартиса? — осведомилась Франсуаз.
— Не только, — ответил я. — Но, по его собственному признанию, ему самому ни разу не доводилось видеть живого койгана. Или мертвого. Всякий раз, когда человека разрубали надвое, оказывалось, что внутри никого нет.
— Посмотрим? — предложила Френки.
Девушка вынула из ножен длинный орочий меч и, размахнувшись, опустила его на голову Хеллецу. Сильный удар рассек хоббита, как апельсин. Доктор всхрипнул, когда половинки разрубленного лица начали разваливаться.
— Хороший клинок, — заметила Френки, примеряя на руке окровавленное лезвие. — Я думала, понадобятся два удара.
Я осторожно накренил кресло и вывалил на пол залитое кровью тело книжника.
Франсуаз вставила лезвие меча между двумя частями его туловища, разделяя их.
Мерзкая, темно-зеленая тварь корчилась, приклеенная спиной к позвоночнику хоббита. Слепые глаза открывались, а широкий, усеянный мелкими зубами рот искривлялся в предсмертной гримасе.
— Созрел только наполовину, — констатировала Френки и сильным ударом снесла голову койгану.
Тварь съеживалась, словно из нее выпускали воздух.
Франсуаз опустилась на корточки перед мертвым книжником и вонзила два пальцы в его череп.
Сноп голубоватого света полыхнул из пробитого отверстия, затем лицо Хеллеца сморщилось и стало быстро чернеть.
— Я освободила его душу, плененную койганом, — бросила девушка, вытирая окровавленный клинок о портьеру. — Думаешь, он не обидится, если я захвачу меч с собой?
— Считай, что он тебе его завещал, — ответил я.
— Тело поступило в зиккурат в половине девятого, — произнес дежурный санитар, вытаскивая металлический ящик.
— Оно и было в таком состоянии? — спросил я.
— О, нет.
Живот мертвого гнолла был распахан и прорван, словно что-то большое и неловкое выбиралось изнутри.