— Здесь неподалеку больница, — подсказала Франсуаз. — Может, они и помогут тебе… Прожить еще минут пять.
Парень рухнул на асфальт, погребя под собой гору вывороченных внутренностей.
— Что же, Майкл, — девушка пожала плечами. — Похоже, нам придется искать ландо в другом месте.
— Красивый дом, — заметила Френки, поднимая голову. — Может, ты был неправ, представляя мансарду Багдади в виде грязного чердака.
— Я всегда прав, Френки, — ответил я. — Только правда часто прячется за изящным фасадом. Погляди на себя. Кто бы мог подумать, что под внешностью красотки скрывается такая стерва.
— Надо мне в глаза заглянуть, — пояснила девушка.
Дом был выстроен еще в конце прошлого века; в те времена красоте и изяществу в мелочах уделяли такое же внимание, как сегодня спортивным новостям. По краям фасада тянулись декоративные башенки из сверкающего металла, и флюгера в форме соколов украшали их.
— Понимаю, почему Багдади выбрал этот дом, — сказала Франсуаз.
— Вишенка, — произнес я. — Тебя так же просто восхитить, как провинциалку в большом городе. Серхио поселился здесь, так как квартплата была маленькой.
Серая кошка переходила нам дорогу; Френки посмотрела на нее, и та, мяукнув, испуганно нырнула в кусты.
— Не терпится смешать его с грязью? — спросила девушка.
— Нет… Но я не люблю, когда толпа начинает расхваливать тех, кто этого недостоин.
Дом разлапливался четырехугольником, — похожий на гигантского неуклюжего краба, выбравшегося на берег. Темный провал арки вел во внутренний дворик; день склонял голову к вечеру, и здесь уже царил полумрак.
— В таких зданиях красивым бывает только фасад, — заметил я. — Это как внешность человека и его душа.
Арочный проход закончился, раскрывшись над нашими головами четырехугольником неба.
— Да, — произнесла Френки, осматриваясь. — Я видела подземелья, которые выглядели привлекательнее.
Вокруг копошились люди.
Двор походил на старое, заброшенное помещение склада, где там и здесь разбросаны забитые ящики; и сами они уже не помнят, что находится в них.
— Ты говорила о тюрьме, Френки, — заметил я. — Разве все эти люди не живут в своей собственной?
— Они свободны, — коротко ответила девушка. — Нам сюда.
— Разве? — спросил я. — Думаешь, у них есть шанс выбирать, где им жить и чем заниматься? Здешние стены — такие же кандалы. Но узник надеется, что когда-нибудь окажется на воле; а эти? Даже не мечтают выбраться из душного дворика, и вдохнуть иной воздух, кроме пропитанного запахом неисправных газовых горелок и дешевой еды.
— Человек всегда свободен, — ответила девушка.
Подойдя к двери, на мгновение она остановилась, не решаясь дотрагиваться руками; потом пнула ногой. Створка открывалась на себя; но от удара качнулась и приотворилась.
— Только когда человек смиряется с положением раба, он им становится.
— Это происходит очень быстро, — заверил я.
Лестница походила на кишку какого-то чудовищного морского змея, в недра которого мы попали. И пахло здесь так же.
— Известно, что самые прекрасные из цветов лучше растут в навозе, — заметил я. — Не думал, что к стихам это тоже относится.
Мансарда, в которой жил Серхио Багдади, и где он вышибил свои поэтические мозги, находилась под одним из фигурных флюгеров. Потолок был настолько низок, что приходилось нагибать голову.
— Как здесь можно жить? — процедила девушка.
— Тот, кто привык склоняться перед жизнью, — ответил я. — Проводит ее в согнутом состоянии. «Если же мы верны чертежу, головой достаем до звезд».
Мне не хотелось верить, что Серхио мог оказаться иным. Я представлял его спившимся, больным человеком, который проводил дни то в окружении прихлебателей, то, в горячечном бреду, строчил странные стихотворения.
Однако картина, представшая нашим взорам, оказалась чересчур отвратительной даже для меня.
Мансарда не была опечатана; да и зачем, если смерть поэта все считали самоубийством. Видимо, вещи, которые принадлежали Багдади и могли иметь в связи с этим хоть какую-то ценность, тоже покинули тусклое, неприветливое помещение. Все, что осталось — мебель, какие-то книги, в запачканных обложках и вовсе без них; засаленные подушки; зеркала и занавеси; пыль.
— Осторожнее, Френки, — предупредил я. — Здесь могут быть клопы или клейвосские уховертки.
Именно так представляешь себе притон самого опустившегося наркомана; ничего прекрасного, ничего возвышенного — только грязь и еще раз грязь.