Я бросил взгляд на часы.
— Можем заехать к ним, если хочешь, — сказал я. — Только не вижу особенного смысла. Ни у Мэделайн, ни у Фила не хватит фантазии, чтобы сделать свой брак неблагополучным.
— Я ухожу, дорогая.
Мэделайн Ти'Айлинэль любила своего мужа.
Фил подошел к ней и поцеловал в щеку. Она была высокой и худой, а ее щеки впалыми — и иногда ей казалось, что Родерик Калленти женился не на ней, а на Лауре именно потому, что та была пухленькой и розовой.
— Как там наш малыш?
Его пальцы провели по ее уже начавшему увеличиваться животу — таким невинным, таким заботливым жестом.
— Мэд, а ему уже не пора толкаться?
Она засмеялась — нешироко и негромко. Мэделайн никогда не заговаривала громко. Это невежливо и может побеспокоить других людей.
— Что ты, Фил, еще слишком рано.
Фил Ти'Айлинэль положил руку ей на спину, дружески обнимая.
— Не перетруждайся, Мэд. Помни — для этого у нас есть элементали. Тебе нельзя много работать.
— Не надо, Фил. Я же не больна…
Она думала о другом.
Фил очень хороший хоббит, и всегда заботился о ней. Муж был с ней ласков, добр, всегда внимателен. С того дня, как они узнали о беременности, принялся хлопотать вокруг нее еще больше — настоял, чтобы меньше работала по дому, нанял еще элементалей-служанок. Почти через день приходил с подарком.
Ей надо умереть.
Она должна убить себя.
Убить как можно скорее, чтобы не доставлять Филу огорчения.
Ведь Фил такой добрый, такой внимательный — нельзя его огорчать.
Умереть прямо сегодня.
— Береги себя. Я побежал.
Он поправил на ходу галстук. Открывая дверь, снова посмотрел на нее.
— Иди спокойно, — сказала она. — Со мной будет все в порядке.
Дверь за ним закрывается.
Ее руки трогают увеличившийся живот, и сердце начинает колотиться в груди быстро-быстро, как у маленького ребенка.
Уолдо Каннинг медленно выходит во двор, поднимаясь по крутой каменной лестнице полуподвала. Его спина болит, и он останавливается в дверях. Светит солнышко.
Она не может огорчать Фила. Она была ему плохой женой. Она никогда не заботилась о нем так, как он о ней, уделяла мало внимания. Она не заслуживает такого мужа, как он.
Наверняка он знает, что в глубине души она продолжает любить Родерика.
Бедный Фил.
Из крана с силой ударяет струя горячей воды, разбивается о поверхность ванны.
Уолдо Каннинг идет, не торопясь — ему некуда торопиться, а приземистая скамейка без спинки стоит так близко. Деревянная поверхность, наверное, уже нагрелась.
Хорошо.
Мэделайн вспоминает, что что-то забыла. Конечно, она такая несообразительная — надо было запереть дверь в ванну. Кто-то может войти. Она не хочет никого расстраивать, пусть подольше никто не узнает.
Дрожащие пальцы хватают защелку — рукоятка маленькая и выскальзывает с первого раза.
Уолдо Каннинг усаживается, потом вздыхает. Он чувствует, как по-стариковски скрипя разминается его спина, удовлетворенно вздыхает. Неподалеку играют дети.
Ребенок, которого она носит под сердцем, не должен родиться.
Она и так причинила много горя Филу — слишком много. Она знает, что он будет благородным. Он никогда не скажет ей слова, не упрекнет.
Но он будет знать.
Она не может заставить его пройти через такое.
Вода теплая, приятная, расслабляющая. Мэделайн опускается в ванну, а ее тело продолжает мелко трястись, как от озноба.
Это все, что она может сделать ради Фила. Она должна.
Острое лезвие бритвы вонзается в правую вену. Ей больно, и в то же время странно приятно — она знает, что делает то, что должна. Мэделайн смотрит, как кровь вытекает из ее руки и вязкими каплями падает в теплую воду.
Надо перерезать вторую вену, пока не ослабели пальцы.
Она перекладывает бритву в другую руку, медленно, надавливая, делает надрез.
Вот теперь хорошо.
У нее такой хороший муж.
Мэделайн опускает руки, и кровь теперь не капает из вен. Красными легкими облачками горячая жидкость расплывается вокруг ее запястий, растворяясь в теплой воде.
Она должна убить себя и своего ребенка.
Солнце светит тепло и ярко. Уолдо Каннинг снимает с опущенных плеч истертый платок и улыбается, радуясь хорошему дню.
— Мэделайн!
Я снимаю солнцезащитные очки и прячу их в верхний карман пиджака.