— Мэд, успокойся, — говорил врач. — Приди в себя.
— Мы не можем давать ей больше лекарств.
Белые ремни, привязывавшие тело женщины к койке, дрожали и напрягались. Глаза Мэделайн были полузакрыты, зрачки быстро двигались.
Она закричала так громко, что доктор в испуге отдернул руки.
Уолдо Каннинг смотрел, как катится круглое надтреснутое зеркало. Его тело почти полностью выпрямилось, а согнутые обычно плечи больше не давили на грудь. Он чувствовал себя сильнее.
Три выстрела оглушили меня, и рассыпались хрустальным звоном стекла.
Осколки зеркала падали вниз сверкающим водопадом, и я слышал, как они глухо ударяются о покрытый пылью пол чердака.
— Цел? — озабоченно спросила Франсуаз, подходя сзади ко мне.
— Если в следующий раз захочешь пристрелить меня, — пробормотал я, распрямляясь и поправляя галстук, — целься получше. Кстати, тебе не пора перезарядить свою хлопушку? Сдается мне, ты уже опустошила весь магазин.
Франсуаз легко отряхнула меня, как делают с уроненным на пол любимым шарфиком, и задумчиво обвела чердак глазами.
— Я достану тебя, дружок, — пробормотала она. — И тогда ты очень горько пожалеешь, что не сдох до нашего знакомства.
Франсуаз разгребла носком сапога осколки.
— Он был здесь, — пробормотала она.
Девушка сбросила с себя пиджак и положила его на пол, затем опустилась на колени перед маленькими кусочками стекла.
— Иди же сюда, — сказала она. — Я знаю, что ты здесь. Покажись тете Френки.
Тонкие пальцы потянулись к самому большому осколку, но не коснулись его блестящей поверхности.
— Это не человек, — произнесла девушка, поднимаясь. — Я чувствую ауру, но не могу понять, что это. Майкл, мне кажется, он соткан полностью из ничего.
Франсуаз распрямилась, затем ударом ноги вернула на место дверцу старого шкафа. Серые глаза остановились на мне, она ласкающими движениями поправила мой галстук.
— Вот здесь, — сказала она.
Ее длинные пальцы вновь осторожно открыли панель, вспученную лаком.
— Посвети, — попросила девушка.
Я достал фонарик-карандаш, и тонкий лучик света ударил в темные глубины шкафа. Франсуаз засмеялась тихим торжествующим смехом.
— Иди к тете Френки, — пробормотала она.
Уолдо Каннинг поднимался на ноги. Он не чувствовал боли, не чувствовал усталости, он даже забыл, как сложно стало ему приводить в движение это старое, согнутое годами тело. Теперь единственная мысль двигала Уолдо — желание выжить.
Эльф с задумчивым взглядом оказался только ширмой, занавесью, за которой Уолдо не смог различить своего главного противника. Он понял, что именно ее пришлось сбросить с лестницы, когда Мэделайн Ти'Айлинэль вспарывала себе тело тупым лезвием бритвы.
Уолдо видел перед собой большие серые глаза, и они его пугали.
Пугали потому, что он не мог заглянуть в них, достичь глубины и прочувствовать душу их обладательницы. С эльфом было все понятно — Уолдо воспринимал пульсацию его эмоций и чувствовал, как быстро вибрирует мозг.
Девушка оказалась другой. Стоило Каннингу коснуться ее сознания, как он ощутил одно — мощный поток безжалостной разрушительной энергии, не знающей ни преград, ни сдерживающих механизмов.
Он пытался отыскать в ней что-то знакомое, то, что он встречал у всех остальных. Черты, которые делали их слабыми и заставляли подчиняться ему. Сомнение. Сочувствие. Жалость.
Ничего этого не было за серыми непроницаемыми глазами — только мощное стремление обладать, властвовать и сокрушать.
Это было новым для Уолдо, странным и потому пугающим.
Он должен уничтожить демонессу — убить ее как можно быстрее. А для этого ему нужна шкатулка.
— Вот так…
Из-под старых фотографий Франсуаз вынула глиняную статуэтку, — медленно, осторожно, словно имела дело с живым существом, которое можно поранить.
— Посмотри, Майкл, — сказала она, кладя на ладонь облупившуюся фигурку. — Разве это не прелестно?
Та была сделана много лет назад, может быть даже, в начале века. Дешевая фабричная поделка, призванная раскрасить убогий быт.
Всадник на лошади. Вместо лица у человечка ровная гладь. Те, кто делал игрушку, не теряли время, прорисовывая детали — и тысячи таких всадников гарцевали давным-давно на шкафах и каминных полках, пока не разбились, рассыпались и не были выброшены на помойку вместе с той эпохой, которая их породила.