— Говорил?
— Да, говорил…
Нана не произнесла больше ни слова. Берлога понял, отчего провалилась в концерте жена его.
Назавтра Надежда Филаретовна запила.
На этот раз припадок был откровенный — долгий, буйный, мучительный. Памятуя предостережения Василия Фомича, Берлога оберегал жену, как нянька младенца. Болезнь прошла, но — когда супруги после того посмотрели друг другу в лицо трезвыми, здоровыми глазами, они оба поняли, что — кончено: внешности еще сохраняются между ними, но все внутренние связи лопнули и растаяли. Влюбленность — не устояла пред физическим отвращением, в котором продержала Берлогу почти три недели пьяная жена, похотливая, как обезьяна, назойливая, как уличная девка, грязная всеми физиологическими последствиями пьянства, как двуногий зверь. Дружба — испуганно попятилась пред обязующим, суровым чувством виноватости и стыда, которыми наполнили истерзанное существо Наны угрюмые дни вытрезвления. Молодая порядочность, мягкая деликатность, с какою относился к ней муж, ее давила, удручала.
Берлога дебютировал на Императорской сцене. Успех был огромный, — артист сразу определился. Светило взошло.
— Андрей Викторович, — предложила Надежда Филаретовна на той же неделе, — давай разведемся.
— Что ты, Нана? Бог с тобою.
— Не пара я тебе. Разные наши дороги. Ты выше звезд полетишь. Тебе надо быть свободным. Ну а я, как ни плоха, все-таки имею в себе настолько гордости, чтобы не липнуть к крыльям твоим своею земною грязью. Нельзя мне оставаться твоею женою. Я тебя свинцовым грузом в болото тянуть буду.
— Милая Нана, право, ты преувеличиваешь… О странном твоем предложении… мне даже говорить совестна… Зачем?
— Я больная, Андрюша. Нехорошо больная. Ты — творец, художник. Артисту лучше даже самому этим болеть, чем иметь на руках жену такую… Я тебе — погибель буду, медленный яд.
— Глупости, Нана! Больных лечат.
Надежда Филаретовна горько засмеялась:
— Меня с восемнадцати лет лечат… ха-ха-ха!.. Дудки! Верила, была дура, — больше не обманут. Только деньгам перевод да совести морока. Насквозь отравлена. Какое между нами может быть супружество? Что и было, все потеряно. Разве мы любим друг друга? В порядочность играем. У тебя — долг, у меня — стыд. Детей больше я не желаю и не позволю себе иметь. Родить живые трупы, будто какая-то присяжная поставщица на гробовую лавку, — это бесчестно и отвратительно.
— Нана! Если так, зачем же ты вышла за меня?
— Виновата пред тобою… Обманулась… Полтора года припадков не было. Понадеялась на себя, думала, что совсем прошло… Прости! Моя ошибка — мне и поправлять. Бери развод, принимаю вину на себя…
Берлога отказался наотрез, взволновался, рассердился, накричал. В нем расходилась цыганская кровь его, все его хохлацкое упрямство возмутилось самолюбиво и гордо пред мыслью, что он, будто трус какой, побежит от испытания, брошенного ему судьбою, даже и не поборовшись. Надежда Филаретовна, выслушав его возражения, долго думала.
— Хорошо, — согласилась она наконец. — Пожалуй, ты прав отчасти. Лучше мне не освобождать тебя. Ты молодой, пылкий. Мне твой талант дорог. Береги его от баб, Андрей
Викторович! Я, по крайней мере, из тебя батрака и невольника своего не сделаю.
— Я, Нана, так просто тебя не уступлю, — вот еще увидишь: выхожу тебя и выправлю!
— Нет, мой милый. Таланты в няньки не годятся. Таланту самому нянька нужна.
— Только не мне!
— Да, ты сильный, определенный, самоуверенный. На тебя завидно смотреть. Громадные пути перед тобою открыты. Тем более некогда твоему таланту с пьяною бабою нянчиться. Да и стыдно талант на то тратить. Живи сам по себе, Андрюша милый, — в свою силу, в свою мечту, в свою публику, — а меня оставь… одна побреду!
— Все образуется, Нана! — ты увидишь, ты увидишь, что образуется.
Она твердила свое:
— Если тебе угодно сохранить наш брак формально, это— твое дело. Меня форма, конечно, не стесняет. Но помни: от обязанностей ко мне я раз навсегда тебя освобождаю. От всех. Долга твоего не хочу. Возьми себе свой долг…
— Эх, Нана! Тебе тридцати лет нету, а ты себя уже заживо отпеваешь. Подберись! Поживем, повоюем еще, глупая ты женщина! Посмотри в зеркало: ведь в тебе жизни и силищи конца краю нет. Такого света в глазах, как у тебя, ни у кого на свете не найти. Здоровая, складная, красивая…
Она усмехалась злобно, жутко.
— Да, если принаряжусь, то под вечер на Петровке еще могу заработать пятишницу.
— Нана! Что за цинизм отвратительный!
— А если я знаю, что больше никуда не гожусь?