— Если общество потерял доверия на одна дирекция, то должен был быть новая дирекция, на которая общество своя доверия был возвратил.
Эта удивительная фраза немого оракула как бы сломала лед. Заговорили начистоту. Камчадалов вытянулся во весь колоссальный рост свой и ревел, словно Сусанин в лесу, среди поляков:
— Что там вокруг да около… Вали прямиком! Я человек простой, — как чувствую, то и говорю! В таком разе, матушка Александра Викентьевна, истинно только на вас, голубушка, вся наша надежда!
Светлицкая испугалась, аж замахала округло и плавно мясными бревнышками, которые заменяли ей руки.
— Что вы!., что вы!., вот сказал!., я и не воображала никогда… это уметь надо… У Лели гений, практический смысл… А я?., что вы! Мне страшно и подумать…
— Вы должны спасти театр! — авторитетно произнесла Матвеева, гордо меча вокруг себя стрелоносные взоры. — Кроме вас — некому! Я имею свою амбицию и никому не позволю наступить мне на ногу, но пред вами первая склоняюсь, потому что вы вся — живая заслуга пред русским искусством. У вас традиции Глинки. Вы одна имеете необходимый авторитет.
Мешканов. Да. Уж если выручать дело, то — кроме вас— некому. Потому что и для публики вы — имя, и труппа привыкла видеть в вас… хо-хо-хо! уж извините, если выйдет не комплиментом дамским… хо-хо-хо! как бы старейшину нашего персонала..
— Спасите театр! Обновите театр! — визжали и лепетали, колеблясь, подобно двум иссохшим камышинам, Мимочка и Мумочка.
И даже улыбающаяся, алеющая, но никогда не говорящая куколка Субботина пискнула, густо покраснев, что-то вроде:
— Это ваш долг перед товарищами… У вас традиции Глинки…
— Но, господа, — защищалась Светлицкая, слабая, умиленная, с крохотными слезинками в круглых черных глазах, с улыбкою недоверчивого, грустно-насмешливого счастья на ало крашенных губах своих, — ведь по городскому контракту театр не может быть сдан товариществу, необходима антреприза. Значит, — сохрани нас Бог от подобной возможности! — значит, если бы мне пришлось заменить Лелю во главе дела, то я должна буду взять антрепризу… Но у меня же нет денег для подобной ответственности!., где же деньги, господа?.. За мною не стоят миллионы Силы Кузьмича Хлебенного… Где же я возьму денег?
Мимочка и Мумочка хитро переглядывались, пересмеивались и целовали у профессорши своей руки, а она их — опять ответно чмокала в лобики. Камчадалов ревел:
— Что деньги? Ваше имя, ваш опыт, ваше руководство, традиции Глинки — вот наши деньги! Пред вами все золотые мешки развяжутся и полуимпериалами рассыпятся!
Светлицкая лепетала:
— Еще — если бы быть уверенною, что войдут в дело Лиза и Андрей Викторович…
Наседкина отвечала немедленно, со спокойным достоинством:
— В моем желании работать под вашим, Александра Викентьевна, руководством, вы, Александра Викентьевна, сомневаться не можете.
— Я не о руководстве говорю. Где уж мне руководить вами, Лиза! Конечно, вы — моя ученица, но далеко опередили свою старую учительницу.
— Александра Викентьевна, вы слишком добры ко мне, слишком, слишком хорошего мнения о моих успехах!
— Нет, нет! Я знаю, что говорю… Если бы я была хоть немного моложе, то с наслаждением поучилась бы у вас многому, чего мне самой недостает… Не о руководстве, Лиза, я говорю, но ищу товарищества вашего… Будьте мне товарищ! Одна Светлицкая ничего на себя не возьмет и не предпримет. Я поняла бы и могла бы взять лишь общее дело, лишь оперу Светлицкой и Наседкиной.
И они — обе прослезясь — обнимались, на глазах умиленного общества. Только Матвеева корчила тонкие губы свои насмешливою гримасою в сторону Дюнуа, а тот шипел змием библейским:
— Поцелуй гадюки с ехидною!
Красавец Печенегов на время серьезных разговоров и специальных артистических споров ученически стихал, почтительно безмолвствовал и внимательнейше слушал. Было не разобрать, умен он или глуп, хитер или наивен. Был любопытен и временами брякал курьезные отсебятины. Однажды, когда Дюнуа, захлебываясь, читал вслух какую-то мерзость из «Обуха», Печенегов вдруг похвалил:
— А у вас хороший слог!
Дюнуа закрутился ужом и даже не сразу нашелся, что ответить. Матвеева коварно усмехнулась. Мешканов грохнул, — а Печенегов наивно оглядывался:
— А что? Не так?.. Виноват, я думал, — это ваше сочинение.
Было в мальчишке этом что-то предупреждающее: пальца в рот не клади! И сквозило оно настолько, что осторожная и умная Светлицкая, приглядевшись к новому ученику своему, теперь совсем не торопилась любовною авантюрою, на которую Печенегов сам так откровенно предложился и ради которой она приняла его в школу свою и под крыло свое. Черт его знает, что обещает, когда они наедине, его загадочно-веселый, вечно смеющийся — точно у какого-нибудь греческого бога архаического — взор. То ли убеждает: «Чего ты, милая женщина, ломаешься и время тянешь? Друг друга понимаем, люди без предрассудков… Дерзай! За чем пойдешь, то и найдешь».