— Стало быть, просто, бабья история?
Но Анна Трофимовна доложила, что — вряд ли, так как женщина была немолодая, больная, нищая, да к тому же горькая пьяница.
— Вы бы в домовую книгу заглянули, кто такая. Содержатели меблированных комнат обязаны все паспорта прописывать.
— То-то, что Сергей Кузьмич оттягивал с пропискою вида со дня на день. Ну вы знаете, каков его характерец, — когда велел ждать, не очень-то его поторопишь, хоть сам полицеймейстер прикажи. Боялись его в номерах-то. И уважали, потому что солидный был жилец и плательщик хороший. А потом стали к этой женщине приезжать хорошие здешние господа— наш Андрей Викторович, Аухфиш адвокат, Тигульский доктор.
Побывали раза два, привезли ей платье хорошее, и тут она с ними в карете уехала и уже не возвращалась. А Сергей Кузьмич после того прожил пять ден и тоже отбыл… велел отметить себя, будто в город Смоленск.
— А очутился в Казани… Эка вранья-то!
Берлогу Елизавета Вадимовна по содержанию письма допрашивать не могла и потому допытаться от него, что сталось с Сергеем, было ей мудрено. Повторил то же, что Елизавета Вадимовна знала уже от Риммера: я, мол, представил Аристонова Силе Кузьмичу Хлебенному, Аристонов тому понравился, и Сила Кузьмич предложил ему какое-то выгодное место при своих делах — кажется, на Волге, по пароходству. На осторожный же расспрос о таинственной женщине, напротив, отвечал с полною готовностью и подробно рассказал ей встречу Сергея с Надеждою Филаретовною.
— Молодчина твой Сергей! Сначала бить хотел, а потом выручил меня, от больших неприятностей спас. Век не забуду! Душа парень! Хорошее русское сердце!
Елизавета Вадимовна была очень изумлена. Не появлением Надежды Филаретовны: о том, что Берлога женат и женат как-то странно, она давно знала и какого-нибудь неприятного выступления с этой стороны всегда ожидала. Нет, главное поражало и сердило ее все то же: как много важного и опасного прошло в жизни двух, казалось бы, самых близких ей и захваченных ею людей, постоянно ею наблюдаемых, можно сказать, подотчетных, — а между тем она не то что не знала, даже подозрения в мыслях своих о том не имела: словно заговор какой-то разыгрался. Она не утерпела— высказала Берлоге свое неудовольствие. Он возразил:
— В жизни каждого человека есть обстоятельства, к которым не надо приближать по возможности никого, кроме врача и адвоката…
— Где же она теперь — жена твоя?
— У Тигульского в лечебнице. Аухфиш уговорил-таки ее попробовать — хоть передышку сделать. Уж не знаю, что из этого выйдет. Я с себя ответственность снял. Тигульский и Аухфиш клянутся, что ей будет хорошо, она согласилась, — их троих дело. Впрочем, кажется, сейчас она устала очень… Да и ноги у нее страшно болят, ходить не может… водянка, что ли, начинается. Тигульский нашел ее очень больною: совершенно разрушенный организм… только алкоголем и держится.
— Ты видался с нею?
— Нет, два раза ездил — не захотела принять.
— Злобится?
— Нет; стыдится… Слушай, Лиза: покуда обо всем этом знали я, Сергей Аристонов, Аухфиш и Тигульский. Последние два — профессиональные хранители секретов, Сергея нет в городе, а ты, надеюсь, оценишь мое доверие и никому не разболтаешь?
— Конечно, нет! — обиделась Елизавета Вадимовна, — умею молчать не хуже других… И во всем этом твоем приключении с супругою вовсе уж не так много приятного и лестного для меня, чтобы я имела желание о том разговаривать.
В уме же, про себя, подумала: «Теперь, мой миленький, исчезновения Сергеева можешь мне хоть и не объяснять: это ты его Хлебенному в приказчики повернул, чтобы выжить из города свидетеля лишнего… Однако ты не так глуп в делишках своих, как с первого взгляда кажешься!.. Но какие же это, однако, трагедии Сережка в письме разыгрывает? Какому черту он свою душеньку продал?»
Берлога между тем рассматривал ее с участием. Вид у Елизаветы Вадимовны был очень нехороший.
— Как твое здоровье сегодня?
Она отмахнулась с отвращением.
— Ах, не говори!.. Думать о себе противно…
— Ты вчера ужасно меня перепугала. Так нельзя. Мне кажется, ты серьезно заболеваешь. Необходимо посоветоваться со специалистом.
— В жизнь свою не лечилась и впредь не намерена… У меня натура — как у зверя: сама себя лечит. Я только в те средства и верю, которые инстинкт подсказывает.