— Если Аухфиш и Нордман заспорят с Андрюшею о Вагнере либо Римском-Корсакове, — размышляли хитроумные дамы, — то переливать из пустого в порожнее ему часа на два хватит. Жаль, нет в городе Силы Кузьмича Хлебенного. У того — особенный талант заводить его, тем временем мы разные эти его демократические элементы сплавим. Они у него застенчивые и совестливые: долго в большом обществе не сидят. Помолчит элемент минут десяток, да уж и за шапку берется: жутко ему среди буржуа! А затем часам к девяти Риммер или Мешканов вызовут Андрея Викторовича по телефону в театр… Тут мы свою «черную сотню» и пропустим великолепнейше!
«Черной же сотне», приглашая, давали тонким подчеркиванием понять, что, если они пожалуют аккуратно к десяти часам вечера, то не рискуют встретить никого, им неприятного, и проведут время в радости среди публики рассортированной и отборной.
С другой стороны — из старых друзей Берлоги — многие тоже приняли меры, чтобы безобидно увильнуть от праздника, в котором они справедливо усматривали политическое торжество ненавистной им Светлицкой. Елена Сергеевна прислала Елизавете Вадимовне огромный букет в серебряном порт-букете, а Берлоге великолепный торт с золотою солонкою, но быть не могла, так как из-за болезни Ваньки Фернандова произошла перетасовка в репертуаре. Елене Сергеевне в тот самый вечер неожиданно пришлось — чем бы пировать на новоселье — изображать «Миньону». А уж когда Елена Сергеевна занята в спектакле, — это всем известно: она до театра не выходит из дома и ни с кем не разговаривает. Обидеться Елизавете Вадимовне, таким образом, было не на что. Находили только, что предлог сломать репертуар — из-за болезни Ваньки Фернандова — был выбран с несколько небрежною откровенностью. Этот почти пятидесятилетний уже, крепкий кубарь, старый Мальчик-с-Пальчик в жизнь свою не чихнул простудно — и болел на афишах только, когда угодно было дирекции по ее репертуарным расчетам. Но и тут Елена Сергеевна имела в запасе оправдание, что Ваньке велено болеть — ради Матвеевой. Последняя, если бы не шла «Миньона», должна была петь пятый раз на неделе, а осоподобная примадонна и без того уже переутомилась, так как теперь ей приходилось дублировать не одну Савицкую, но и болеющую Наседкину.
Благодаря тайному взаимодействию враждебных лагерей программа политикующих дам осуществилась блистательно. Как обед, так и вечер скатились по рельсам вооруженного мира глаже, чем по маслу.
Аухфиш приехал, напуганный и расстроенный.
— Знаешь, в городе неспокойно, — сказал он Берлоге, едва успел поздороваться. — Нашего репортера Зальца избили на Коромысловке… чудом спасся… как только ноги унес!..
— Коромысловка — известная хулиганская Палестина. [435]
— Да, но на этот раз хулиганы не причем… Его бабы избили… Проповедник этот полоумный опять в городе… Вот, помнишь, который нашего генерал-губернатора бывшего анафеме предал, а тот его выслал… Целые бабьи митинги вокруг него там на Коромысловке собираются. Зальц потому и попал в эту трущобу… Предобросовестный он у нас, всюду должен собственным носом понюхать, чем пахнет… Нехорошо! Ароматы погрома! Крестовый поход проповедует…
— Против евреев?
— Разумеется, не против полицеймейстера Брыкаева!.. Против евреев, против интеллигенции… Анафемами сыплет… Кадетов проклял… Толстого проклял… На конституционалистов — к ножам зовет…
— Баб-то?
— С них начинается… Застрельщицы!.. Зальцу очень больно досталось: одно ухо почти оторвано… Если бы какой-то босяк не отнял его у мегер этих, глаза выдрали бы!
— Сказал он, что ли, им неприятное что-нибудь?
— Ничего подобного. Просто еврея признали… Визжат: «Жид! жид! Христа распял! Царю изменник! У него бомба в кармане! Он нашего батюшку убить пришел!..» А батюшка на бочке красуется в подряснике своем да на все четыре стороны благословляет: бейте!.. Зальц зайцем кричал караул, — околоточный подле, в двух шагах стоит и хоть бы шевельнулся… Знаешь, я за редакцию опасаюсь… Этот Саванарола наизнанку прямо пальцем указывает: «Вот где, — говорит, — крамольное гнездо! Все зло в городе вашем идет от жидовского «Почтальона»!..» [436]
— А театру не грозят? — встревожился артист.
— Нет, о театре Зальц покуда ничего не рассказывал…
436
Савонарола Джироламо (1452–1498) — настоятель монастыря доминиканцев во Флоренции, прославившийся пламенными проповедями и обличением пороков современников и папства, организовывал костры из произведений искусства. Был вселюдно повешен на площади и сожжен.