— Моя королева, нам нужно посоветоваться, — сказал он уже серьезным тоном. — Мой сокол рассказал мне, что человек по имени Блейд убил почтовую голубку гнома-проводника, которую тот хотел оставить нам, чтобы поддерживать с ним связь. Я не знаю, что это означает, но ты же помнишь, что именно этот человек, без сомнения, убил шевалье Родерика…
— Да. И если так, он отнюдь не случайно присоединился к нам. Он следил за нами с самого начала, с какой-то вполне определенной целью. Как он смог оказаться у нас на дороге? Как он смог узнать, что мы будем у скупщицы краденого в Скатхе? Мы сами еще накануне об этом не знали!
— Об этом мне неизвестно…
Королева эльфов поднялась, коснувшись густой завесы ивовых веток. Она тоже сняла кольчугу и дорожное снаряжение, оставив на себе лишь длинную муаровую тунику. Ее коса расплелась, и длинные волосы струились по спине до самых бедер. Стоя босыми ногами на мягком влажном мху, она потянулась, скрестила за спиной руки, покрытые узором из рун, нанесенных золой, и прислонилась к стволу дерева.
— Это шпион, — произнесла она наконец. — Он знает, где находится Гаэль, и манипулирует нами, чтобы привести нас к нему. Но зачем?
— Потому что мы нужны ему, чтобы приблизиться к Гаэлю, — предположил Тилль. — Эльфы болот не любят чужаков. Если Гаэль под их защитой, то они пропустят к нему только других эльфов.
— Ты, без сомнения, прав. Но это не объясняет всего остального. Зачем ему нужен Гаэль? Ради одной только серебряной кольчуги?
Она указала почти презрительным жестом на свою собственную серебряную кольчугу, небрежно брошенную под корнями ивы вместе с остальным снаряжением.
— Конечно, эти кольчуги очень ценные. И я не сомневаюсь, что такие, как Блейд, готовы убить ради них. Но в таком случае, что помешало ему напасть на меня, там, на болотах, чтобы забрать мою? Нужно было всего лишь перерезать веревки, связывавшие наш плот с другими; а от бедного Утера он вполне мог избавиться — тот был в таком состоянии… Но он не попытался ничего сделать.
Ллиэн замолчала. Это было не совсем верно. Кое-что Блейд все же попытался сделать… Но его вожделение вызывала отнюдь не кольчуга — Ллиэн была в этом уверена.
— Здесь есть что-то, чего мы не знаем, — продолжала она. — Что-то от нас скрывают с самого начала.
Тилль, который молча поглаживал собаку, сидевшую рядом с ним, посмотрел на неподвижное тело Утера, распростертое возле костра.
— Слишком много людей, — прошептал он.
— Что?
— Я думал о том, что вся эта история — дело эльфов и гномов, но именно люди послали нас по следу Гаэля… Именно Блейд, человек, тайно манипулирует нами. И наконец, именно два человека — Утер и Фрейр — говорили со скупщицей краденого в Скатхе… Мы же не знаем, о чем они с ней договорились. А потом они привели Блейда. В лучшем случае он вор, в худшем — убийца. Что если все эти люди связаны между собой?
— Ты забываешь, что Блейд убил шевалье Родерика, — возразила Ллиэн. — Нет никакого сомнения, что если бы Утер и Фрейр это знали, они заставили бы его расплатиться собственной кровью… Нет, они с ним не связаны. Это невозможно…
Тилль снова начал поглаживать собаку, она глубоко вздохнула от удовольствия и блаженно потянулась.
— Но, королева, ты ведь сама говорила: люди не такие, как мы, — тихо произнес он.
В часовне было холодно — холоднее, чем в любой другой комнате дворца. Монахи не позаботились ни о камине, ни о драпировках, которые могли бы сделать каменные стены менее угрюмыми. Здесь не было ничего, кроме балдахина королевских цветов — белого, символа чистоты и прямоты, и голубого — цвета неба. Преклонив колени на бархатной молитвенной скамеечке рядом с королевой Игрейной, напротив хоров, Пеллегун рассеянно смотрел на расписной свод и высокие колонны нефа. Как всегда, он улыбнулся, глядя на их капители с нарисованными на них монстрами, рогатыми и когтистыми, с высунутыми языками, — целое скопище горгулий и демонов, напоминающих воинственных гоблинов Пустынных Земель. Только те старики, которые еще помнили Десятилетнюю войну, могли их узнать. На остальных часовня нагоняла смертельную скуку…
— Сир, вы совсем не слушаете, — прошептала Игрейна.
— Да слушаю, слушаю, — проворчал Пеллегун.
Доведенный до отчаяния невниманием короля, капеллан замолчал, и на лице его появилось такое обескураженное выражение, что короля это почти позабавило.
— Так что? Вы говорили нам о грехах, да? — спросил он.
— Да, сир, — со вздохом ответил капеллан. — О семи смертных грехах: гордыне, гневе, зависти, лености, чревоугодии, скупости и сладострастии.
— Что ж, — сказал Пеллегун, улыбаясь юной королеве, — думаю, у меня есть они все. Чего же я заслуживаю?
— Каждый из этих грехов — ветвь одного и того же древа, Древа Зла, — отвечал проповедник. — И каждая ветвь в свою очередь дает новые побеги. Так, гордыня порождает вероломство, подозрительность, досадливость, властолюбие, тщеславие, лицемерие, бесстыдство. И каждый из этих побегов тоже дает свои ростки. Вероломство, к примеру, порождает неблагодарных, ослепленных яростью, отступников… И даже самый малый грех питают корни Древа Зла!
Пеллегун больше не улыбался. Он медленно поднялся, и эхо от удара его меча о каменные плиты долго отдавалось под сводами часовни.
— Почему ты заговорил о вероломстве? — тихо спросил он. — О неблагодарных и об отступниках? За кого ты себя принимаешь, монах?
Капеллан что-то пробормотал и обратил взгляд к королеве, словно ища у нее защиты. Игрейна слегка дотронулась до руки мужа.
— Это просто пример, сир…
— Оставьте меня в покое, мадам! — прорычал Пеллегун, отдергивая руку. — И убирайтесь отсюда! Хватит проповедей на сегодня!
Старый король с угрожающим видом направился к проповеднику, который начал шаг за шагом отступать, пока не дошел до алтаря. Послышались торопливые шаги Игрейны и удар тяжелой двери, когда она вышла из часовни.
— Я приду к вам в спальню сегодня вечером! — закричал он ей вслед. — Не будем забывать о грехе сладострастия!
И, обернувшись к монаху, спросил:
— Не так ли, святой отец?
Но тут его кто-то окликнул:
— Государь!
Пеллегун медленно повернулся к двери, все еще с презрительной усмешкой на губах. Это был Горлуа, быстрыми шагами подходивший к нефу.
— Вот послание, — сказал он, протягивая свиток пергамента, перевязанный красной кожаной лен той. — Новости от нашего человека.
Пеллегун остановил его жестом.
— Что это на тебя нашло? Врываешься в храм, как солдафон, орешь во всю глотку, топаешь — и даже не перекрестился! Разве ты не христианин?
— Да, простите,- пробормотал Горлуа, опускаясь на колени и осеняя себя крестом.
— Так-то лучше, — сказал Пеллегун и повернулся к монаху. — Ведь правда, святой отец?
В середине ночи Утер начал бредить.
Его стоны и крики разбудили королеву Высоких эльфов, и она снова подошла к нему. Она подбросила в костер целебных трав, не забывая о магических ритуалах: брать растения только левой рукой и не оглядываться, чтобы не привлечь злых духов.
— Бесполезно… — проговорил Тилль у нее за спиной. — Его глаза и его тело исцелились, но душа ушла…
— Замолчи!
Тилль не продолжал. Ллиан глубоко вздохнула и опустила голову. Он прав, конечно… Волдыри и вздутия на коже Утера исчезли, но он все глубже погружался в забытье, отказываясь бороться за жизнь.
— Еще не все кончено! — твердо сказала Ллиэн.
Она собрала стебли звездчатки с желто-пурпурными цветками, принесенные соколом Тилля, и принялась толочь их с помощью небольших камешков. Черные пряди ее волос прилипли к щекам, губы пересохли. Наконец растения превратились в кашицу, которую она смешала с водой.
— Помоги мне, — сказала она Тиллю.
Тилль крепко ухватил голову рыцаря и с усилием разжал его челюсти, и Ллиэн влила ему в рот густой напиток.
— Это его успокоит, — прошептала она. — Исцелит…