Обманъ — если и не зрѣнія, то — дѣйствія заключается въ томъ, что, въ отличіе отъ пушекъ, печать, цѣля во врага, попадаетъ лишь въ собственную публику. Ядъ, предназначенный врагу, можетъ, на худой конецъ, отравить лишь друга. И ненависть разжигается, злыя чувства раззадориваются, болящія и безъ того раны растравляются, — все подъ предлогомъ поддержать духъ родного народа. Но дѣйствительно сражающимся нѣтъ надобности въ этихъ возбуждающихъ средствахъ, ибо дѣйствительность борьбы безконечно болѣе воздѣйствуетъ на нихъ, и къ тому же печать все равно до нихъ не доходитъ. Между тѣмъ твердость духа и плодотворная дѣйственность остающихся дома прежде всего требуетъ достоинства, выдержки, упорной работы’ на своихъ мѣстахъ, терпѣливаго выжиданія и переживанія неизбѣжныхъ страданій и тяготъ. Здѣсь размазываніе ужасовъ, натравливаніе и науськиваніе только вызываетъ безсильно-суетливое раздраженіе, бездѣйственный аффектъ, разлагающій душу, дѣйственно же выливается лишь въ травлю беззащитныхъ и безвредныхъ. Здѣсь лицемѣріе благочестивой лжи, пріучая не къ благочестію, а лишь ко лжи, не возноситъ умы до благочестивыхъ идей, а оскорбляетъ идеи не могущимъ быть длительно скрытымъ лицемѣріемъ. И тѣмъ хуже для тѣхъ наивныхъ, которые вмигъ позабывъ, что они вчера еще твердили, какъ попугаи, — не замѣчаютъ обмана и лицемѣрія; убѣдившись когда нибудь, какъ они были одурачены, они негодованіе на обманъ сольютъ въ нерастворимое мѣсиво съ разочарованіемъ въ идеяхъ; и запутавшись въ чужой лжи и собственномъ недомысліи, дадутъ опору новымъ реакціямъ и новымъ паденіямъ. И растетъ, и множится страшный посѣвъ клеветъ и озлобленія, ненависти и самоупоенія, обмана и лицемѣрія. Поистинѣ правъ Шницлеръ: «негодяи, прикрывающіеся личиной патріотизма (прибавлю: и глупцы, повѣришіе въ личину), — наиболѣе отвратительное явленіе настоящей войны».
Мѣсяцами народы Запада воспитываются въ атмосферѣ глубочайшей ненависти; мѣсяцами народы живутъ въ мірѣ представленій діаметрально противоположныхъ, какъ противоположны выгнутая и вогнутая сторона выпуклости. И эти представленія стали для каждаго народа — его правдой; уже не представленіемъ, а фактомъ, не мнѣніемъ, а дѣйствительностью. Ибо вѣдь почти нѣтъ средствъ провѣрки, сравненія, ибо все — всѣ газеты, разсказы, слухи — все сходится къ одному у однихъ, и къ противоположному у другихъ. Потомъ будетъ миръ, и встрѣтятся эти народы. Какъ они встрѣтятся?
Безмѣрно тягостно многое изъ того, что къ намъ доносится съ воины. Думаю, впрочемъ, что слишкомъ легко за ужасами передъ эксцессами войны забываютъ о неизбѣжныхъ для нея ужасахъ; за возмущеніемъ злостною, преступною волею врага, забываютъ о механической работѣ боевого аппарата. И, забывая объ его безличномъ функціонированіи, мы приписываемъ нерѣдко его послѣдствія человѣческой душѣ; и ужасаемся ея паденію и перерожденію, и готовы и вовсе разочароваться въ ней, а заодно и во всей культурѣ. И уже нагнетаются тѣ потоки пустомыслія и пусточувствія, разочарованности и самоуничиженія, въ которыхъ постараются утопить остатки уваженія передъ человѣкомъ и достоинства человѣчности.
Какъ бы то ни было, на войнѣ многое объяснимо безвыходною трудностью положенія — голодные, холодные, иногда полуобезумѣвшіе люди съ оружіемъ въ рукахъ легко теряютъ критерій добра и зла. Тамъ многое объясняется внезапнымъ чудовищнымъ превращеніемъ, выбивающимъ изъ колеи налаженной жизни и выработанныхъ чувствъ и бросающимъ въ существованіе, полное смертельной необычайности, временами почти пещерное существованіе, гдѣ отъ высокой культуры остаются лишь совершенныя орудія истребленія. Современное войско есть вооруженный народъ; но вѣдь и въ мирное время происходятъ всевозможныя преступленія, безумныя, садическія. Преступники, кандидаты въ подобные преступники, находятся вѣдь и среди вооруженныхъ милліоновъ; и не всегда вѣдь въ переходахъ, наступленіяхъ и отступленіяхъ, можетъ быть поддерживаема надлежащая дисциплина. Представимъ себѣ законно-вооруженнаго Джека-потрошителя въ завоеванномъ городѣ.
Нѣтъ, конечно, никакихъ основаній сводить всѣ эксцессы на личную патологію и преступность. Но на комъ же, какъ не на тѣхъ, кто стоитъ внѣ боя, лежитъ суровый долгъ нелицепріятія; на комъ, какъ не на нихъ лежитъ обязанность не только различать и взвѣшивать, но даже и въ тягчайшихъ осужденіяхъ не забывать, что осуждая народъ, они осуждаютъ человѣчество; на комъ, какъ не на нихъ, лежитъ отвѣтственность за моральныя послѣдствія воины? И какъ же отнестись къ тѣмъ, кто, сидя въ покоѣ внѣ ужасовъ боя, не рискуя сами ничѣмъ, отравляютъ душу и туманятъ сознаніе безудержно слѣпымъ озлобленіемъ, а подчасъ и вполнѣ зрячею ложью. За многихъ изъ совершающихъ эксцессы дѣломъ можно надѣяться, что, вернувшись къ обычной жизни, кошмаромъ почувствуютъ они то, что пережили и что совершали; неотвѣтственными ихъ признаютъ, потому что невмѣняемыми оскорбляли они человѣческую природу. А эти?..