Заодно тотъ же взглядъ былъ распространенъ и на другія страны германской коалиціи. И Австрія подлежитъ уничтоженію какъ виновница войны (ультиматумъ Сербіи), но еще въ большей степени къ качествѣ нарушителя другого священнаго принципа — принципа самоопредѣленія національностей, по этому случаю возведеннаго въ святыню, равную идеѣ вѣчнаго всечеловѣческаго мира; нарушители обоихъ одинаково подлежатъ разгрому во имя равнозначныхъ вѣчныхъ началъ. Къ Турціи, можетъ быть, и не стоило, но во всякомъ случаѣ не трудно было примѣнить подобныя же мѣрила; Болгарія была преступна уже тѣмъ, что шла съ такими преступниками.
Насколько правдива была такая постановка вопроса — было и въ то время внѣ спора для всякаго, кто хотѣлъ и могъ оставаться зрячимъ, т. е. — говоря то же самое въ моральной транспонировкѣ — честнымъ. Однако, при массовомъ ослѣпленіи это въ то время могло еще требовать выясненія. Теперь было бы просто смѣхотворно обсуждать единственность германскаго милитаризма, когда всѣ страны-побѣдительницы взапуски стремятся возможно шире продвинуть свои «имперіалистическія» вожделѣнія; и было бы до зазорности наивно оспаривать святость принципа самоопредѣленія, когда съ одной стороны онъ походя нарушается тѣми, кому оказывается неудобнымъ и кто въ силахъ его нарушить, а съ другой стороны — по скольку кладется въ основу государственныхъ оформленій — нерѣдко приводитъ къ взаимному поѣданію и общему пониженію постигнутыхъ имъ народовъ. Пусть не говорятъ, что разочаровались въ государственныхъ дѣятеляхъ и пр. Подобному разочарованію цѣна не бòльшая, чѣмъ былому очарованію. Въ нихъ обоихъ — одинаково мало совѣстливаго мышленія; въ нихъ обоихъ одно стремленіе мыслитъ не съ отвѣтственной отчетливостью, а согласно житейскому удобству, пользуясь самодовлѣющими идеями, какъ обстановкой жизненнаго уюта или какъ средствами дѣлового успѣха, — проникаясь вѣрой въ святые идеалы, когда это удобно для текущихъ выгодъ, и разочаровываясь въ ихъ осуществимости, когда исчезаетъ надобность ихъ провозглашать.
Какъ бы то ни было, священныя цѣли войны противъ Германіи были провозглашены Антантой, и пропаганда ихъ велась съ ни съ чѣмъ не сравнимой настойчивостью. Побѣда надъ германской коалиціей не строилась въ мѣру жизненной потребности ея враговъ, а обосновывалась всечеловѣческой, категорической, ничѣмъ не ограниченной значительностью и святостью самой задачи. Война велась не противъ Германіи, а противъ сосредоточившихся и воплотившихся въ Германіи предпосылокъ всякой возможной войны, притѣсненій, насилій и несправедливости; она и должна положить конецъ войнамъ и угнетеніямъ и навѣки установить пацифизмъ и благоволеніе въ человѣчествѣ. Тѣмъ самымъ производилась вербовка въ сторонники войны на сторонѣ Антанты всѣхъ принципіальныхъ и эмоціональныхъ противниковъ войны, всѣхъ добросердечно скорбѣвшихъ объ ея жертвахъ, всѣхъ мечтателей о благоденствіи, всѣхъ болящихъ чужими ранами и чужимъ горемъ. Въ этомъ заключалась практическая выгода для Антанты подобнаго пацифистическаго обоснованія войны: оно не только вдохновляло и ободряло бойцовъ; оно главнымъ образомъ привлекало сочувствіе и содѣйствіе всѣхъ небойцовъ въ своихъ и чужихъ государствахъ, дѣлая ихъ косвенными участниками войны, самихъ нейтральныхъ — дѣлая стороной, претворяя внѣбоевыя, противовоенныя чувства и настроенія въ факторы борьбы, дѣлая военнымъ орудіемъ — самый пацифизмъ. Въ претвореніи самодовлѣющихъ святынь въ орудія войны — проявилось блестящее тактическое умѣніе и тактическій успѣхъ вождей Антанты. Другой вопросъ — къ какимъ болѣе отдаленнымъ послѣдствіямъ должно было при-вести использованіе идей и чувствъ, какъ средствъ достиженія противоположныхъ имъ результатовъ.
Какъ бы то ни было, пацифизмъ, выставленный цѣлью войны, сталъ союзникомъ Антанты; благоденствіе человѣчества — ожидаемымъ плодомъ побѣды. Разъ уже — по винѣ Германіи — неизбѣжными стали безграничные ужасы, такъ пусть ужъ по крайней мѣрѣ — по заслугѣ Антанты — они производятся во имя цѣли окончательной, которая, осуществленная, ихъ окупитъ, покроетъ всѣ бѣды величіемъ тѣхъ благъ, которыя она съ собой принесетъ. Остановиться посреди пути — значило бы оставить всѣ жертвы напрасными (милліоны разъ повторялось это разсужденіе), значитъ задаромъ выбросить шакаламъ исторіи безчисленные трупы, расплескать попусту потоки жертвенной крови. Послѣ всѣхъ бѣдъ и ужасовъ — вернуться къ старому міру, это значитъ совершить непрощаемый грѣхъ передъ величайшими жертвами, обрекши ихъ на безплодіе. Лучше еще принести жертвы, іи еще; лучше одинъ разъ до тла опустошить себя и противника, чтобы за то ужъ навсегда цѣликомъ достичь искомой вѣковѣчной цѣли. Безпредѣльность цѣли имманентно вела къ безпредѣльнымъ жертвамъ и напряженіямъ, къ войнѣ «до конца». До конца, до исчерпанія всѣхъ средствъ, до полнаго низверженія противника было бы безсмысленно вести войну во имя конкретныхъ ограниченныхъ цѣлей, — ибо ограниченныя цѣли самой своей ограничиваемостью ограничиваютъ и средства, которыя стоитъ на нихъ затратить, и слѣд. само собой предустанавливаютъ войнѣ опредѣленный предѣлъ; соотвѣтственно приближенію къ этому предѣлу онѣ предопредѣляютъ и компромиссный миръ. Но воевать во имя конкретныхъ историческихъ цѣлей значило бы санкціонировать войну, какъ допустимую историческую категорію. Пацифисты не могли стать на эту позицію, — ибо вѣдь воевать никоимъ образомъ недопустимо. А потому ужъ если воевать, то свыше всякой мѣры; за цѣли, передъ величіемъ которыхъ неразличаемымъ становится немного больше или меньше жертвъ, потерь и страданій. Пусть будутъ и еще ужасы, лишь бы не напрасно (а все напрасно, что не идеалъ), — чтобы больше уже никогда не было ни жертвъ, ни ужасовъ. Такъ создался пацифистическій максимализмъ, какъ обоснованіе войны до конца.