Слушая эти речи, я досадовал на себя за то, что потерял так много времени в Куртижи и Париже. А вдруг я прибыл слишком поздно и не успею принять участие в первых боях! Поначалу я не испытывал особого боевого энтузиазма, но мало-помалу он все же охватил меня, и я уже страстно мечтал раздавить пруссаков своими собственными руками.
— В штабе нам сообщат, где находится ваш полк, — сказал мне лейтенант. — Пойдем туда вместе, а то вы в вашем штатском платье еще долго будете искать штабного офицера, который снизойдет до разговора с вами.
Оказалось, что в штабе у него есть друзья, и благодаря этому мы сразу отыскали офицера, готового разговаривать со мной. Но вскоре выяснилось, что разговаривать и давать точные сведения — это совершенно разные вещи.
— Ваш полк находится в подчинении генерала Кордебюгля.
— А где, скажите, пожалуйста, этот генерал Кордебюгль?
— Он находится в расположении дивизии генерала Бонпети.
— А где дивизия Бонпети?
— В Бельфоре.
— Сердечно благодарю вас. Я немедленно отправляюсь в Бельфор.
— Постойте, — вмешался другой офицер, который во время нашего разговора что-то искал в огромной кипе бумаг, — генерала Кордебюгля с его двумя полками направили в расположение первого корпуса.
— А это где?
— В Страсбурге или в его окрестностях.
— Вовсе нет, — возразил первый офицер, — теперь я вспомнил, что пришел уточняющий приказ. Если он уже покинул Бельфор, то должен направляться в расположение четвертого корпуса.
— Этого не может быть, — сказал мой друг лейтенант, — я бы знал, если бы он направлялся в четвертый корпус. Я служу в этом корпусе, и у нас нет никакого генерала Кордебюгля.
Я очень боялся сморозить какую-нибудь глупость в присутствии этих людей, которые, без всякого сомнения, хорошо знали свое дело, и поэтому помалкивал, думая про себя, что полк не может потеряться на железной дороге, как какой-нибудь чемодан, и что, в конце концов, его непременно отыщут.
— Я смотрю, вы сильно заняты, — сказал мой лейтенант.
— У нас голова идет кругом. Мы уже три ночи не спали из-за этих приказов и всяких уточнений к ним. Они потоком текут из Парижа и вконец нас запутали.
— Значит, мы еще не достигли состояния готовности?
— О какой готовности вы говорите, друг мой! Вы и представить себе не можете, какую путаницу создают эти интендантские службы. Прибывающие полки не обеспечены ни полевыми кухнями, ни санитарным транспортом, ни бивачным имуществом, ни котелками, ни покрывалами, вообще ничем. Их отправляют в места расположения, а там нет ни медицинских служб, ни вспомогательного персонала, ни полевых пекарен. Войска, стянутые к Мецу, вынуждены питаться галетами из неприкосновенного запаса, и все, как один, проедают нам плешь.
— Все понятно, — сказал мой лейтенант, — однако постарайтесь помочь господину д’Аронделю.
— Это очень просто, но вам, сударь, этот вечер придется провести здесь.
Я уже был готов смириться с такой задержкой, но мой лейтенант решительно воспротивился этому.
— На вашем месте, — сказал он, — я не стал бы здесь задерживаться, а прямым ходом отправился бы в Бельфор.
— А если мой полк находится в Страсбурге или в Биче?
— Я бы отправился в Страсбург или в Бич, это еще ближе.
— Вы полагаете?
— Я в этом уверен.
Мне показалось, что лейтенант хорошо понимает, как устроены все эти механизмы, к управлению которыми он был причастен, и поэтому не стал возражать и отправился в Бельфор.
Одна известная истина, старая, как мир, гласит, что чем дальше от центра страны и ближе к границам, тем сильнее патриотические чувства людей. Проезжая по Лотарингии, я убедился, что это утверждение остается справедливым и в наши дни. В Париже мне довелось быть свидетелем манифестаций и невиданного энтузиазма толпы. Затем в дороге я наблюдал, как толпы любопытных стекались на вокзалы, чтобы поглазеть на воинские эшелоны. Но по пути от Меца до Бельфора я увидел нечто более существенное, чем приветственные возгласы и праздное любопытство. Мне показалось, что после объявления мобилизации еще не начавшаяся война уже успела нанести упреждающий удар по населению приграничных департаментов. Казалось, что люди, не успевшие вдохнуть пьянящий аромат пороха, заранее почувствовали смрадный запах пожарищ и зловоние, несущееся с заваленных трупами полей. Они были уверены, что наши войска проходят по их территории и идут дальше на восток не только ради того, чтобы вступить в Берлин и покрыть себя неувядаемой славой. Миссию французской армии местные жители видели в первую очередь в том, чтобы защитить их дома, имущество и детей от врага, находившегося всего лишь в нескольких лье от лотарингских городов и деревень. Этот враг был давно им известен. Жители Лотарингии помнили, как вражеские солдаты бесцеремонно врывались в их деревни и занимали места у семейных очагов, потому что их отцы еще при прежнем Наполеоне оказались не в состоянии защитить землю своих предков. Обстановка в этих краях всегда оставалась напряженной, но люди, несмотря ни на что, продолжали жить на своей родной земле, которая за сотни лет впитала в себя множество легенд, передававшихся из поколения в поколение. С тех времен (а в отличие от остальных жителей Франции времена, о которых идет речь, не казались им столь уж отдаленными) не проходило и дня, чтобы местные жители не сталкивались с этими наглыми пруссаками. Они понимали сколь велика военная мощь врага, но были твердо убеждены, что скоро наступит час великой победы французского оружия. Звуки военных горнов они воспринимали отнюдь не как приглашение к прогулке на Берлин, а как призыв к началу страшной кровавой бойни. Но по какой земле она пройдет? Быть может, уже завтра начнутся бои на берегах Рейна, а возможно, через месяц война пронесется по их полям и лесам. Каков же будет ее итог? Как известно, Франция тешила себя надеждой захватить рейнские провинции, а Пруссия, в свою очередь, намеревалась оккупировать Вогезы. Из этого следовало, что на глазах местных жителей обязательно разыграется партия, в которой на кону будет стоять их собственная судьба. Именно по этой причине совершенно по-особенному, не как в других местах, а искренне и по-братски они встречали солдат, проходивших через их города и деревни. В Меце, в Понт-а-Муссоне, в Нанси, Везуле, Мюлузе, во многих других городах и селах жители сами организовали раздачу солдатам съестных припасов, денег и разных необходимых вещей. Кто-то выдавал сто су на табачок, кто-то приносил ветчину, закопченную в домашнем очаге, которую отложили до церковного праздника, чтобы полакомиться с друзьями. Но разве сейчас те, кто шагал мимо их домов с ранцами за плечами, не стали их близкими друзьями?