Перемены в умонастроении самого Виктора происходили не без помощи Оми. Она следила за всеми мелочами при его выздоровлении, спокойно настаивая на том, чтобы все делалось так, как надо. Если бы не она, Минору никогда не был бы допущен к Виктору, и медики Федеративного Содружества взяли бы лечение полностью на себя, а не ограничились бы ролью консультантов. Скорее всего, слуги у Виктора были бы двуязычными – во всяком случае, они говорили бы на языке, отличном от японского.
Но Виктор сознавал, что его врастание в культуру Синдиката – вопрос выживания не только его, но и Оми. Теодор сказал своему народу, что Виктор достоин его дочери, но эти слова должны быть подтверждены приемом, который окажет Виктору народ. Если он не сумеет добиться их симпатии, его отвергнут, и Оми действительно будет считаться оскверненной и опозоренной. Чтобы этого не случилось – и чтобы увеличить шансы операции на успех, – Виктор погрузился в жизнь Синдиката.
Когда он еще был слаб, Оми следила за его лечением и проверяла уход за ним. Она помогала на перевязках, следила, чтобы он вовремя принимал лекарства. Еще она следила, чтобы он не пропускал занятий лечебной физкультурой, выбирала для него одежду и руководила приготовлениями к поездкам. Часто Виктору казалось, что Оми находит решение проблемы раньше, чем он сам вообще видит проблему.
Когда он выздоровел, когда срослись кости и зажили раны, барьер, который поставило между ними его ранение, рухнул. Виктор как сейчас помнил ту первую ночь, когда она пришла к нему, скользнув в темноте под одеяло.
Казалось, будто тело ее охвачено огнем, и, когда Оми прижалась к Виктору, тепло стало переливаться в него. Он помнил, как гладил ее тело, кожу, такую гладкую, что ему как-то стыдно стало за свои шрамы на груди и на спине. Поцелуями и лаской Оми показала ему, что они ее не смущают, что ее интересует не кожа, а человек, находящийся внутри нее.
В ту ночь их любовь была тороплива, будто они боялись, что вернутся убийцы, чуть не лишившие их счастья. Неловкости – стиснутые зубы, не туда попавший локоть, неуклюжее колено – вызывали нервный смех и извиняющийся шепот. От таких неловкостей переживание было не таким совершенным, но почему-то более интимным. Совершенство подобало соединению принца Федеративного Содружества и Хранительницы Чести Дома Курита. Неуклюжая, игривая и страстная – такова была любовь двоих людей, и той ночью они и были всего лишь людьми, хотели быть. Титулы не обогащают ощущений и потому были отброшены вместе с простынями в горячке мгновения.
После этого они старались всегда ночевать вместе, как только оказывались в одной солнечной системе. Они искренне наслаждались обществом друг друга, и тяга быть вместе связывалась у них не только с желанием испытывать физическую сторону любви. Простые прикосновения, полуночные поцелуи, шепотом рассказанные сны, даже шутливое перетягивание одеяла раскрывали каждому из них истинную душу другого. И так бывало и тогда, когда они бывали вместе за пределами спальни.
Не раз Виктор ловил себя на том, что говорит или делает что-то такое, что бывало между его родителями в семейном кругу. Он удивлялся, как много живет в нем от отца и матери, и в то же время видел, насколько стал самостоятельной личностью. Он понял, какого поведения хочет от себя добиться, и сделал многое, чтобы изменить себя к лучшему – ради Оми и ради дела своей жизни.
Кто-то хлопнул его по спине. Виктор моргнул и очнулся от мечтаний.
– Прости, Кай, ты что-то сказал?
Друг улыбнулся:
– Я должен был сам понять. Мне знаком этот остекленевший взгляд.
Принц покраснел, радуясь, что в зале совещаний никого не было, кроме него и Кая.
– Я в таком плохом состоянии?
– Я видал и похуже. Виктор прищурился:
– Кажется, я вспоминаю, как ты страдал по одной женщине в Военной Академии Нового Авалона, когда я туда перевелся.
– Верно. Венди Сильвестр. – Кай медленно кивнул. – Она сейчас в Тяжелой Гвардии Дэвиона.
Виктор задумался, потом тоже кивнул:
– Венди Карнер. Несколько лет назад она вышла замуж.
Кай улыбнулся:
– Да, и можешь себе представить – за поэта.
– Тебе это кажется забавным?
– Да нет, я думаю, это отражает перемены в ее мышлении. Ломает семейную традицию, как и твой выбор возлюбленной. – Кай пожал плечами, но улыбаться не перестал. – Я за нее рад так же, как за тебя.
– Отлично. – Виктор нахмурился и опустил глаза. – Тогда, может быть, ты согласишься сделать мне одолжение?
– Скажи только какое.
Виктор пожевал губу и вновь поднял глаза.
– Ты, Морган и вообще почти все в экспедиционном корпусе расстались с любимыми. Мне никогда этого делать не приходилось. Не было никого, кого я любил бы по-настоящему, и теперь я не знаю, что сказать.
– Понимаю. Штампы вроде «завтра я могу погибнуть» верны, но им недостает искренности. Все остальное преуменьшает опасность, а это фальшиво и опошляет страх, который будет испытывать остающийся дома.
– Ты явно это обдумывал.
– Дейдра большая реалистка, так что, общаясь с ней, лучше всего смотреть правде в глаза. – Кай положил руки Виктору на плечи и поглядел прямо в глаза. – Важно одно: поделись с нею тем, что у тебя на сердце. Помни, что у тебя может не быть другой возможности сказать ей, что ты чувствуешь, а то, что ты сейчас скажешь, – может быть, последнее, что она о тебе запомнит. И еще важнее: твои слова будут поддерживать ее в те долгие ночи, когда она будет гадать, жив ли ты или погибаешь на каком-нибудь безвоздушном планетоиде.
– Ты мудрый человек, Кай Аллард-Ляо.
– Знаешь, Виктор, на самом деле нет. – Кай улыбнулся. – Будь я мудр по-настоящему, я бы давно уже придумал способ решить вопрос с Кланами, чтобы нам никогда не надо было расставаться с любимыми.
В этот вечер Оми ждала Виктора в саду дворца, и вся сцена была залита живым светом сотен свечей. Виктор удивился, увидев ее в саду, поскольку это место было связано с мучительными воспоминаниями.
Счастье, которое мы узнали, родилось в других местах этого дворца.
Она повернулась к нему, услышав хруст его шагов по гравию, и так небрежно смахнула слезу, что Виктор еле заметил это движение.
– Комбан-ва, Виктор-сама.
Он наклонил голову и протянул ей безупречную голубую розу, которую нашел в имперской столице.
– Эта роза должна плакать, ибо ее красота бледнеет рядом с твоей.
Оми улыбнулась, грациозно принимая цветок.
– Ты бесконечно добр.
– Мне стыдно, насколько я отстаю в этом от тебя. – Виктор протянул руку, предупреждая возражение. – Я должен что-то тебе сказать и боюсь, что никогда не смогу этого сделать, если ты не дашь мне говорить, так что, прошу тебя, выслушай мои слова.
Оми кивнула и села на побеленную каменную скамью,
Виктор стал расхаживать по саду, но остановился, потому что хруст камешков под ногами напомнил ему лязг разбитой брони шагающих роботов.
– Оми Курита, я люблю тебя так, как полагал невозможным вообще кого-нибудь любить. Я хотел бы быть поэтом, чтобы писать сонеты для тебя, или художником, чтобы писать для тебя картины. Я воин, я этим горжусь, но поклясться ради тебя сражать врагов – кажется, это неподходящий знак любви, хотя это именно то, что я буду делать. Я буду биться с Кланами, потому что они желают уничтожить тебя и все, что тебе дорого. Этого я не допущу.
Здесь, в этом саду, в ту ночь, я был готов умереть, чтобы спасти тебя. Когда я лежал там, на полу, и увидел тебя в окровавленном кимоно, я подумал, что ты убита, и обрадовался, что мы будем вместе в смерти. Теперь я знаю, что ты значишь для меня больше, чем сама жизнь, и я никогда бы не хотел разлучаться с тобой. Это не то чтобы мы с тобой были половинами единого целого, потому что каждый из нас больше любой половины, а то, что мы составляем с тобой вместе, – это почти невероятно. Я не могу представить себе более совершенной жизни, чем жизнь с тобой. – Виктор глотнул, пытаясь убрать ком из горла. – И насколько я не хочу покидать тебя, настолько я должен это сделать. Я принесу эту жертву, потому что это единственный способ сделать так, чтобы мы никогда не разлучались снова. Прости меня. Не забывай меня, не страшись за меня, и я вернусь.