Все ученые мужи и юноши пристально смотрели на нее, и сам наставник тоже!
Она заговорила – сперва робко, потом голос ее окреп, щеки запылали; слова полились складно и вдохновенно. Вопрос, заданный сестре Филомена, также требовал пространного ответа. Она забыла, перед кем стоит; и если бы могла видеть лицо философа, то заметила бы, как он время от времени едва заметно кивает ее словам. В глазах самосца загорелись одобрительные огоньки. Но наконец он прервал увлекшуюся девушку коротким приказом замолчать, возвысив голос.
Поликсена растерянно замолчала; но она не почувствовала своего унижения. Коринфянка видела, что и учителю жаль прерывать ее; но требовалось продолжить урок для всех.
Больше Пифагор ни разу не обратился к ней, хотя ученики еще неоднократно выступали. Однако в конце занятия, когда все разошлись и остались только она и Филомен, - как будто предвидя, что учитель приберег для них последнее слово, - Пифагор сказал Поликсене, что она может посещать его занятия и впредь.
Поликсена ощутила огромную радость, благодарность… и смущение. Конечно, это было невыполнимо. Она понимала, что скоро брат не сможет долее учиться у философа, посвящая все свое время воинским упражнениям; и, конечно, Филомен будет очень недоволен, если сестра продолжит учиться вместо него.
Девушка поблагодарила самосца и сказала, что желала бы учиться у него всем сердцем, но ее некому будет сопровождать на уроки.
Философ кивнул; словно бы даже с сожалением, но небольшим. Посмотрев в его мерцающие светлые глаза, Поликсена увидела, что Пифагор все понял – и, пожалуй, ожидал этого.
К тому же, девушке и вправду было опасно посещать ученые собрания в одиночку.
Разумеется, Филомен условился со своими слугами-друзьями, - такие родственно-подчиненные отношения были нередки среди египтян, - о том, что они будут по-прежнему по очереди спать в саду у сестры, когда он уйдет. Чтобы не оставлять Поликсену беззащитной против варваров. Но сопровождать ее на занятия охранители не могли бы: эти эллины не были посвященными. И Филомен никогда не допустил бы подобного.
Когда они с Поликсеной вдвоем шли из Дома жизни, им встретилась процессия, двигавшаяся со стороны храма Птаха. Множество людей в синих одеждах, в египетском трауре, сопровождали повозку, увитую лотосовыми гирляндами и покрытую венками: повозку эту с немалым трудом влекла пара быков, и в ней стоял открытый саркофаг.
Били в тамбурины, вопили плакальщицы; многие провожающие искренне плакали и ударяли себя в грудь. Среди тяжелых длинных париков и черных голов обычных египтян виднелись бритые головы жрецов.
Филомен тронул сестру за руку.
- Апис умер, - прошептал пифагореец. – Везут бальзамировать! Погляди, как по нем плачут!*
Эллины поспешно посторонились.
- Ты уже поверил в Аписа? – спросила Поликсена, взглянув на лицо брата.
Филомен покачал головой.
- Нет… ты знаешь, что учитель никогда не одобрял поклонения животным, хотя и запрещает употреблять некоторых из них в пищу. Но хорошо, что эти египтяне так верят в своего бога.
Поликсена печально улыбнулась.
- Как же ты будешь сражаться бок о бок с этими людьми - не веря ни во что, во что верят они?
- Наши верования мало кто разделяет, даже среди эллинов, - отозвался Филомен, опустив голову.
Он вздохнул.
- Думаю, и сами египтяне сейчас верят кто во что горазд. Мы верим в то, что нужно всем противостоять врагу, и это главное.
Он обнял сестру за плечи: погребальную процессию они уже пропустили. Так, обнявшись, пифагорейцы и пошли домой.
Филомен отправился в казармы через два дня после этого: сестра так и не успела закончить ему плащ.
* Дома жизни – у египтян одновременно регистрационные палаты и библиотеки, религиозно-научные центры.
* Апис – воплощение бога Птаха, священный бык, обладавший особыми приметами.
========== Глава 3 ==========
Поликсене не привыкать было оставаться одной, работать и размышлять одной: но сейчас она как будто во второй раз осиротела. Друзья Филомена, конечно, не могли быть друзьями ей, - ведь она была женщина! И когда Филомен ушел служить фараону, его товарищи совсем перестали посещать дом Поликсены: скорее всего, заботясь о хозяйке же и о ее чести.
Только те греки ходили, кого Филомен назначил охранять ее: но с ними Поликсена почти не говорила, это были атлеты и простые души. Она ощущала себя коринфской царевной: ее семейство и в самом деле когда-то породнилось с царями своего города… эти коринфские царевны тоже, должно быть, целыми днями тосковали в своих гинекеях за пряжей или ткацким станком, не находя, с кем перемолвиться словом.