Процесс тянулся еще четыре дня - пришлось применить угрозы, и пытки, и хитрости, допрашивая узников по отдельности; и, в конце концов, в участии в заговоре против царицы сознались семнадцать лучников из тридцати. Причем четверо уверяли, что согласились примкнуть к остальным из страха за своих жен и маленьких детей.
- Если уж пошли на такое дело, надо довести его до конца и держаться заодно, иначе всем смерть!
Поликсена кивнула.
- Я позабочусь о ваших женах и детях, - обещала она.
В заговоре также участвовали несколько высокопоставленных придворных: четверо членов ее совета и даже мобед, зороастрийский священник и приближенный Дариона. Как оказалось, этот перс давно был возмущен правлением “язычницы” - той, что признавала, помимо Ахура-Мазды, которому следовало причислять все блага, также верховную египетскую богиню и божества своей родины.
- Жрецы везде одинаковы, даже чтящие единого бога, - с отвращением заявила царица. - Не удивлюсь, если он был зачинщиком.
Поликсена приказала отрубить головы священнику, четверым членам совета и всем тридцати царским лучникам - и сознавшимся, и промолчавшим. Никто не выступил против; промолчали и оба царевича. Однако на другой день после казни Поликсена сама нашла Мелоса.
- Ты считаешь, что это слишком жестоко? Если бы я отправила остальных на рудники или в каменоломни, это была бы та же смерть, только медленная и гораздо более ужасная. А оставить несознавшихся в живых и на свободе, даже в тюрьме, - значит позволить искре разгореться в пламя!
Иониец покачал головой.
- Я тебя не осуждаю и даже согласен, что это правильно, - сказал он. - Но зачем… зачем ты поступила так теперь, когда…
- Когда пламя вот-вот вспыхнет само? - спросила царица.
Мелос кивнул.
Поликсена отвернулась.
- Ради идеи… ради той великой идеи, которая создала наше государство, - страстно сказала она: будто обращалась уже не к своему собеседнику, а к вечности. - В конце концов, идеи - главное, что остается после нас… Чтобы наш опыт, наши неудачи послужили успеху тех, кто окажется лучше нас… или счастливее!
Вечером этого дня Поликсена сидела в своем кабинете за столом, поглядывая на груду неразобранных свитков. Она ни за что не принималась. И вдруг, вместо того, чтобы начать читать, схватила восковую табличку и палочку для письма.
Она стала чертить иератические знаки - сначала медленно и неуклюже, а потом, по мере того, как вспоминала священное египетское письмо, все быстрее.
“Помнишь ли ты меня - тот, который был моим мужем? Помнит ли меня мальчик, которого мы с тобой родили, и что ты говорил ему обо мне?
После того, как мы расстались, я словно прожила несколько жизней, и теперь кажусь себе неимоверно старой. Только в Черной Земле, где я провела юность, где я была твоей женой, я могла обрести успокоение. Знай, дорогой брат, - чем больше времени отделяет меня от тех дней, когда мы были вместе, тем ярче они сияют для меня.
Я ни о чем тебя не прошу - прошу лишь вспомнить обо мне и подать весть, если ты жив…”
Поликсена исписала всю табличку и еще одну - и, закончив, с пылающими щеками и остановившимся взором, долго сидела, целиком погрузившись в свое прошлое. Затем встала и положила обе таблички на полку, поверх стопки чистых.
Завтра она перепишет это письмо и отправит в храм саисской Нейт. Некоторым жрецам все же можно верить.
========== Глава 213 ==========
Письмо в храм Нейт ушло через пять суток. А еще через двадцать дней большой грузовой корабль, отправившийся в Египет за пшеницей и льняными тканями, увез на родину мумию Менха, египетского военачальника Поликсены. Он погиб в битве за Приену, и царица отправила его останки в Обитель мертвых в Милете, по-прежнему служившую своему назначению. Египетские парасхиты, жрецы-бальзамировщики, уже много лет жили здесь и никогда не оставались без работы.
Правда, в Ионии эти служители не считались столь нечистыми, как у себя на родине, и Дом мертвых не распространял столь ужасного запаха: потому что только немногочисленные богатые египтяне, поселившиеся в Малой Азии, и египетские греки, поклонявшиеся Осирису, заказывали такие похороны.
Явившись взглянуть на саркофаг Менха, Поликсена долго стояла в глухом помещении с окнами-щелями, обоняя смешанный резкий запах мертвечины и кедрового масла, и вспоминала, как таким же образом провожала тело своей повелительницы и возлюбленной подруги Нитетис.
“Как давно это было… как давно она была!”
Несмотря на отвращение, которое эллинке внушало это место, желание вновь оказаться под солнцем Та-Кемет стало почти нестерпимым…