Скоро, однако, опять появились более насущные заботы. Не успели поблекнуть события во дворце, как милетцев достигли вести из Лидии.
В столице этого некогда богатейшего царства, Сардах, произошло восстание: кто-то из греков поджег один из домов, и сгорели весь нижний город, застроенный хижинами из тростника, и великий храм Кибелы. Лидийские персы насмерть схватились с греками, и пролилось много крови.
В Лидии правил брат царя Дария - сатрап Артаферн*; однако не его правление привело к бунту.
Милетские шпионы, засланные в Сарды, рассказали, что возмущение было вызвано нашествием орды азиатских дикарей с запада. Эти персы якобы желали поступить на службу к царю - но еще прежде того, двигаясь к столице, грабили, убивали и насиловали: не составляло труда понять, что это за войско. Персы Надира не сгинули на востоке, и оставили по себе в Лидии такую же ужасную память, как в Ионии, - это переполнило чашу терпения лидийцев.
Восстание, начавшееся в столице, теперь грозило охватить всю Лидию и всю Малую Азию. В Ионию хлынул поток беженцев с востока, но здесь эти несчастные могли из огня попасть в полымя…
Очутившийся в ловушке Артаферн отправил правительнице Ионии послание с просьбой о помощи. Царственный перс слал ей подарки и восхвалял ее в таких выражениях, каких не употребляли даже ее любовники; и Поликсена невольно была польщена, несмотря на весь ужас их общего положения.
Однако не в ее власти было решать - дать войско соседу или не дать: Мануш, которому царица показала письмо, ответил Артаферну отказом, и Поликсена вынуждена была признать, что на сей раз воевода прав. Нельзя было оставлять Милет незащищенным - а гарнизоны в других городах были так слабы, что оставалось только радоваться робости или привычной покорности ионийских греков.
Но Поликсена вдруг ощутила сильное желание самой отправиться в Сарды и договориться с Артаферном о взаимной помощи и уступках. Артаферн явно имел значительно больше власти над собственной армией, чем она - над своей. Что, если их союз позволит обоим царствам продержаться - и сделать невозможное, сохранив существующий порядок?.. Случалось, человек проигрывал лишь потому, что останавливался в шаге от победы!
Этого Мануш царице воспретить не мог; и она уже начала сборы, как вдруг на пути Поликсены встал ее собственный сын.
В первый раз Никострат противился ей так открыто! Когда молодой спартанец возник на пороге царской опочивальни, где суетились ее служанки, укладывая вещи, Поликсена поняла, что на свободу ей придется прорываться с боем.
Подходя к Никострату, чтобы приветствовать его, коринфянка уже знала, зачем он пришел.
- Ты не можешь сейчас покинуть Милет, мать… а тем паче ехать в Сарды! Это худшее, что ты могла придумать!
Поликсена отступила, сложив руки на груди: несколько мгновений она рассматривала сына с ледяным спокойствием.
- Правильно ли я тебя поняла? Ты осмеливаешься мне приказывать?..
Спартанец покраснел; однако не двинулся с места и не отвел глаз.
- Можешь понимать это как угодно, царица, но я не допущу, чтобы тебя убили или захватили в рабство там, в Лидии! Ты не знаешь… пусть ты видела намного больше любой обычной женщины, но ты не представляешь, что тебя может ждать среди этих азиатов!
Поликсена потеряла дар речи, глядя на несгибаемого воина, которого она воспитала и который имел полное право гордиться своими боевыми заслугами.
Вдруг она ощутила сильнейшую враждебность к Никострату; и в голову царице пришла горячечная мысль, что ей достаточно лишь пары слов, чтобы бросить сына в тюрьму или даже казнить. Согласно персидскому закону, который довлел над прочими установлениями, все живое под солнцем Ионии считалось собственностью властительницы.
И эта мысль отрезвила ее. Поликсена опять взглянула на сына; она прижала ладони к пылающим щекам.
- Уйди прочь, - низким дрожащим голосом потребовала царица.
Никострат понял, что победил; и, весьма возможно, догадался также и о ее внутренней борьбе… Поклонившись, спартанец ушел.
Поликсена с криком бессильной ярости запустила в стену бесценной алебастровой вазой. Увидев, как осыпаются осколки и как испуганные служанки ползают на коленях, собирая их, она поняла, что злится на себя еще больше, чем на сына. Это действительно было опрометчивое решение - ехать к Артаферну; и кончилась бы такая поездка плохо. Неужели Никострат стал разумнее ее, со всем ее многолетним опытом?..
Нет - просто она из последних сил пытается спасти то, что ею построено за долгие годы, ею и ее дорогим покойным братом; Никострат же в этом великом строительстве не участвовал и понять свою мать не способен…