Но ей было еще хуже – она была женщина, затерянная посреди враждебной страны. Ах, если бы в семье оставались еще мужчины!
Филомен рассчитывал разбогатеть, получить вознаграждение от фараона или добычу в бою, чтобы упрочить свое с сестрой положение здесь, – но Поликсена понимала, что надежды на это гораздо меньше, чем вероятности, что брат безвременно погибнет или искалечится в первой же схватке. Что станет тогда с ними обоими? Пифагорейцы, правда, поддерживают друг друга, но доколе распространяется это доброе отношение? И не рассеются ли ученики Пифагора под угрозой персидской войны – или в самой войне, которой, скорее всего, не избежать?..
Поликсена ткала, подгоняя себя, как будто этот грубый красный плащ мог принести Филомену удачу. Красный, как у спартанца, - будто пропитанный вражеской кровью…
Разве этому учил своих посвященных Пифагор?
Разглядывая переплетение толстых нитей на свет, эллинка вдруг отчетливо почувствовала: отныне ее брат больше не принадлежит к посвященным Пифагора. Может быть, братья-философы и не забудут его; скорее всего, не забудут и останутся ему друзьями… но сам учитель откажется наставлять Филомена далее, даже пожелай тот возвратиться в школу.
Школа для Филомена кончилась. И это не черствость и не предательство: Пифагор просветил коринфянина достаточно, чтобы тот понял наконец – что желает быть воином и стяжателем богатства и славы, а не философом. Жестокий, но неизбежный выбор!
Поликсена быстро закончила гиматий – до этого времени она не навещала брата, понимая, что может ему только помешать и растревожить. Но наконец появился повод увидеться с Филоменом и расспросить его: может быть, у Филомена за эти дни среди египетских воинов и начальников появилась уверенность в своем будущем, какой не было у его сестры.
С Поликсеной на свидание с братом, в казармы при дворце фараона, отправился один из ее силачей – Ликандр; у охранителя из оружия была только палица, но одного взгляда на грека неприятелю хватило бы, чтобы потерять охоту задевать его подопечную.
Поликсена взяла свернутый алый плащ подмышку и собрала еще корзинку с едой: лепешками, сушеной рыбой, стеблями папируса и финиками. Кто знает, как их там кормят!
Эллинка зашагала по раскаленной солнцем мощеной дороге: ее ноги обжигало сквозь тонкие сандалии. Она знала дорогу, но все равно с трудом подавляла желание пропустить атлета вперед. Ей было страшно здесь, почти без защиты и без языка… несмотря на то, что Поликсена, как и Филомен, говорила по-египетски, она и местные жители почти не понимали друг друга. Чтобы объясняться с чужестранцами, а особенно с египтянами, одного языка слишком мало.
Простые египтянки свободно ходили, а знатные госпожи проезжали мимо Поликсены в носилках по своим делам; и это и ободряло Поликсену, и смущало ее. Женщины Та-Кемет* жили и вели свои дела, как теперь представлялось Поликсене, свободнее, чем в Элладе. Она уже знала, что замужние египтянки почитаются в семье выше, чем замужние эллинки, и могут свободно распоряжаться своим имуществом после свадьбы или потребовать развода…
“Да ведь это только знать так свободна, - подумала Поликсена. – Знатным и богатым везде хорошо. И какое дело мне до египетских жен, я ведь не варварка!”
Она нахмурилась и плотнее надвинула на голову светлый гиматий, накинутый на волосы для защиты от жары - и из скромности. Обернулась.
- Ликандр, не отставай.
- Я не отстаю, госпожа, - почтительно ответил гигант; Поликсена улыбнулась, на миг опять ощутив себя коринфской царевной.
Вскоре впереди показалась белая и высокая, в несколько человеческих ростов, кирпичная стена, отгораживающая огромную площадь; на этой стене неподвижно стояли часовые в сверкающих панцирях и круглых египетских шлемах. Под стеной, под пальмами, тоже стояла стража, разморенная жарой и скучающая; однако при виде греков эти двое мужчин тут же оживились и выпрямились, приобретя враждебный и угрожающий вид.
- Кто такие и к кому?
Впрочем, Поликсена видела, что ворота не заперты. Она улыбнулась египтянам.
- Я иду в греческий полк. К моему брату Филомену, сыну Антипатра, - проговорила она, показывая разрешительное письмо от начальника.
Все же они с братом были не простые люди, а отец еще при жизни кое-чего добился от мемфисских властей.
Стражник вгляделся в мелкие демотические* строчки. Потом поднял глаза на девушку и кивнул: уже почти уважительно. Письмо – и письменные поощрения начальства для египтян были священны куда более, чем для эллинов.