– Сожраны? Собакой, что ли?
– Трудно сказать, кто это сделал; одно ясно: на такое способен лишь разъяренный безумец. Руки и ноги оторваны, а по всему телу – следы укусов.
– Может быть, целая свора собак? Учитывая, что в городе есть целая куча болванов, которые заводят собак довольно опасных пород, вряд ли стоит удивляться, что… – сквозь зубы проговорил Уилкокс.
Но хорошо поставленный голос доктора Льюиса перебил его, прозвучав при этом несколько тише, чем прежде:
– Я не склонен думать, что в этом повинны собаки, шериф, ибо… гм… следы укусов очень четкие и… гм… по моему мнению, речь может идти лишь о зубах, причем – бесспорно – человеческих.
Лори замер, так и не успев поднести очередную ложку с пюре ко рту. Джереми затаил дыхание. Тут послышался хриплый голос Деда:
– Вы хотите сказать, что несчастная девочка была сожрана человеческим существом?
— Да, именно это я и хочу сказать, Леонард. И помоему, сожрана живьем.
Лори медленно выплюнул назад в тарелку полупережеванное пюре с ветчиной.
– Черт возьми, Лори, да ты совсем белый стал!
– Не смешно! – возразил Лори, вытирая рот рукавом.
Раздался голос Уилкокса с характерным для него легким тягучим акцентом:
– Не нравится мне все это, совсем не нравится. Уж коли Биг Бюргер взялся жрать людей прямо так, сырьем…
В ответ Льюис возмущенно заметил:
– Я нисколько не шучу, шериф.
– Не сердитесь, доктор; жизнь и так слишком коротка для того, чтобы портить себе кровь, – вряд ли вы возьметесь утверждать обратное. Ладно; если я все правильно понял, нам придется иметь дело с каким–то чокнутым.
– Похоже, да… Ей буквально выскребли одну глазницу, Уилкокс, дочиста выскребли.
– Может, этот тип еще и кусочком хлеба ее подтирал? – пробурчал Уилкокс, отхлебывая пива, и в голосе его сильнее, чем когда–либо, проскользнули крестьянские интонации.
На мгновение воцарилась тишина; было слышно только, как Льюис нервно задвигал ногами по полу.
– Вам вовсе не обязательно корчить из себя словно сошедший с телеэкрана стандартный образец шерифа – этакого толстого болвана–алкоголика.
– Иначе тебе непременно придется обзавестись и черными очками, Герб, – вклинился в разговор Дед Леонард.
– Никогда в жизни их не носил; солнцу я предпочитаю смотреть прямо в лицо, как и всем, кто под ним ходит. Извините меня, Льюис; я, кажется, вас малость взвинтил, но такая уж у меня привычка: вечно болтаю всякую ерунду, не могу без шуток; как–то в «Космополитен» я вычитал, что это не что иное, как способ защиты от агрессивности окружающего мира.
Джереми едва сдержался, чтобы не захохотать во всю глотку, а за ним и Лори. Один ноль в пользу шефа Уилкокса.
Льюис откашлялся:
– Вот первый набросок моего отчета, шериф, я оставляю его вам; прошу извинить, но мне пора: у меня еще масса работы.
– Спасибо, док. И будьте осторожны, если вам вдруг попадется на пути субъект с клыками до колен. Да, кстати: никому ни слова обо всем этом, о'кей?
Льюис не счел даже нужным ответить – секунду спустя послышался звук отъезжавшей машины.
– Терпеть не могу этого засранца – стопроцентный американец, видишь ли, – проворчал Уилкокс, и Лори с Джемом отчетливо услышали, как забулькала очередная порция пива, которую он опрокинул себе в глотку. – Всякого, кто не слишком уж чисто одет, считает за дерьмо койота. Ладно; мне тоже пора; должно быть, они там уже покончили с тараканьим геноцидом.
– Что же ты собираешься делать, Герб, со всей этой историей?
– Еще не знаю, Леонард, но, если Льюис не ошибся, нас, я думаю, ждет большая–пребольшая куча всяких гадостей… Ты можешь себе представить, как я явлюсь к Эмме и Уэсу да сообщу им, что их дочь сожрал живьем какой–то сумасшедший? Представляешь, во что мигом превратится город, когда все его добропорядочные граждане повытащат свои ружья из шкафов? Не могу я объявить во всеуслышание о подобной мерзости. Мне нужно подумать как следует.
Лестница заходила ходуном под тяжелыми шагами Уилкокса, затем хлопнула дверца машины.
Джереми взглянул на Лори – тот допивал свою кока–колу. И, выпучив глаза, произнес:
– Сожрана живьем!
Лори поставил чашку и уставился на нее так, словно на дне ее надеялся прочесть будущее. Затем помотал кудрявой головой:
– Оставь свои шуточки. Забавно, но у меня такое ощущение, будто я уже пережил когда–то всю эту историю.
Джем вытер свою тарелку кусочком хлеба.
– Естественно: ни дать ни взять начало какой–нибудь очередной ужасовки по телику.
Тут вошел Дед Леонард и окинул их внимательным взглядом из–под кустистых бровей.
– Ну что, сопляки, неплохо повеселились, подслушивая разговоры взрослых?
– Дед, а разве и в самом деле существуют люди, способные на такое? Убить кого–то, а потом его съесть?
Дед пожал плечами:
– Не так уж давно все люди были каннибалами; не исключено, что кое–кто до сих пор сохранил вкус к такого рода трапезам… А ну–ка, быстренько уберите все это и брысь отсюда, мне еще поработать надо. И если я когда–нибудь узнаю, что вы кому–то об этом рассказали…
Леонард так и не закончил этой фразы, ибо продолжение ее Джем и Лори знали наизусть: «Я вам языки, глаза и яйца повыдеру» – в порядке вещей.
В полной тишине они вымыли тарелки, Джем вытер губкой клеенку, а Лори тем временем поставил посуду в сушилку. Дед уселся за кухонный стол, водрузив рядом с собой ящик со старыми, вышедшими из строя радиоприемниками. Старые радиоприемники были его страстью; он обожал их чинить, копаться в их проржавевших внутренностях, заново покрывать лаком их деревянные корпуса. Он вел тщательный учет своей коллекции, и самой большой радостью для него было сообщить вам, что «Пате–Маркони» 1928 года только что поймал какую–то нью–йоркскую станцию или же «Торонто» 1932 года начал вдруг издавать какие–то звуки, весьма похожие на русский язык.
А снаружи было уже совсем темно.
3
В маленьком морге царила тишина и спокойствие. Сибилла Дженингс покоилась в выдвижном ящике холодильника – словно разобранный на части мотор в ожидании хорошего механика. Однако, каким бы классным специалистом ни был в своем деле доктор Льюис, все равно он никогда уже не сможет ей помочь. В данный момент он в сотый раз пытался понять, какая нелегкая занесла его вдруг в Нью–Мексико. Ему глубоко противен был и сам этот район, и здешний климат, и местные жители. Что за нелепая идея его в свое время одолела: поселиться в Джексонвилле, тогда как по–настоящему работать он мог лишь в Аламагордо. Там, по крайней мере, он располагал приборами самых высоких технологий, у него в подчинении работали четыре ассистента, в его распоряжении было новейшее компьютерное оборудование. А здесь… Льюис поднял голову, оставив на мгновение пластиковые пакеты с кровью и разного рода кусочками человеческой плоти, на которые он наклеивал этикетки для лаборатории, и оглядел довольно тесную комнатенку, под потолком которой гудел допотопный вентилятор. И надо же еще так случиться, что у Стэна – студента, работавшего на полставки его ассистентом, – как раз теперь отпуск! Ведь даже если компьютерными играми он интересовался куда больше, чем своей работой, все же он несколько облегчал Льюису жизнь, хотя бы частично избавляя его от самой рутинной части их ремесла. Тяжело вздохнув, Льюис включил маленький портативный магнитофон и принялся диктовать:
– Дополнения к протоколу вскрытия 4Б22, Сибилла Дженингс. Следы спермы на бедрах и в лишенной глаза глазнице. Сперма направляется на анализ в лабораторию Альбукерка.
Тут он вдруг умолк. Ему почудился какой–то короткий стон. Склонив голову, он прислушался. Ну разумеется, это ветер. В этой вонючей дыре всегда дует ветер. Даже песчаные бури бывают. Да, конечно, за жилье здесь приходится платить вдвое меньше, чем в больших городах, и он вправе по мере необходимости сколько угодно занимать маленькое помещение морга и в сверхурочные часы, получая за это прибавку к не такой уж маленькой зарплате, но все же это отнюдь не Бостон. Ах, Бостон… Снедаемый ностальгией, Льюис в тоске покачал головой и вновь принялся диктовать:
– По всей вероятности, смерть наступила между двумя и тремя часами ночи. В отличие от прочих органов, явно оторванных от трупа, пальцы на руке выглядят отрубленными каким–то инструментом типа топора, ножа, лопаты и т. п., кроме того…