В плане оставшейся ненаписанной поэмы «Мазепа» Рылеев высказался определеннее: «Мазепа. Гетман Малороссии. Угрюмый семидесятилетний старец. Человек властолюбивый и хитрый, великий лицемер, скрывающий свои злые намерения под желанием блага родине»[12]. Неблагоприятные отзывы о гетмане можно найти и в других черновых заметках поэта (они опубликованы).
Не лучшую информированность проявляет «ученая» дама в вопросе об отношении к Мазепе авторов народных дум. Она, правда, признает, что ими гетман изображается в неприглядном виде, но стремится обесценить этот факт: «При изучении казацких дум, посвященных Мазепе, следует проявлять осторожность. Знаток украинского народного творчества Драгоманов считал многие из них фальшивыми» (с. 9).
Соответствующую работу Драгоманова Татьяна Геннадьевна не читала (это следует из библиографической сноски), пользовалась пересказом других авторов, а напрасно. Знаток народного творчества, Михаил Драгоманов действительно признавал поддельными некоторые из опубликованных ранее дум, но в своем труде публиковал произведения подлинные, записанные квалифицированными собирателями фольклора непосредственно «из народных уст»[13]. А там «проклятый Мазепа», «превражий Мазепа», «пес Мазепа» и тому подобные выражения попадаются на каждом шагу[14].
В научной мазеповедческой литературе Таирова-Яковлева тоже ориентируется слабо. Значение трудов дореволюционных российских исследователей отвергается ею напрочь: «Нельзя всерьез судить об истинном мнении о Мазепе историков, чьи работы подвергались жесточайшей цензуре, а именно так обстояло дело и в Российской империи, и в Советском Союзе» (с. 7). В частности, сочинительница подозревает в политической заангажированности Николая Костомарова, который «писал свою монографию в годы, когда украинское движение (после разгрома Кирилло-Мефодиевского товарищества) пыталось примириться с российскими властями и старательно подчеркивало свой отказ от любых идей сепаратизма» (там же).
Развивая мысль, «ученая» дама сообщает, что «после отмены в начале ХХ века цензуры сразу же появились русские исследования, где высказывались совершенно иные суждения о Мазепе (не говоря уже об украинских «промазепинских» работах, например монографии Ф.М. Уманца») (там же).
Доктору исторических наук не мешало бы знать, что предварительную цензуру для книг объемом более десяти печатных листов (то есть для всех солидных монографий по истории) отменили в России в 1865 году. Значение цензурных строгостей более раннего периода также преувеличено. Не в них нужно искать истоки негативных оценок гетмана русской историографией. Скажем, упомянутый Михаил Драгоманов[15], историк, фольклорист, литературовед и в то же время ярый противник самодержавия, оказавшись в 1876 году за границей, мог не бояться цензоров. Но Мазепу он все равно именовал «проходимцем»[16].
В «подцензурной» России о гетмане высказывались умереннее. Названная Татьяной Геннадьевной книга Ф.М. Уманца, задавшегося определенной целью оправдать Мазепу, вышла в Петербурге в 1897 году (то есть до пресловутых свобод 1905 года). Ее критиковали, но не запрещали.
Стоит также напомнить, что Кирилло-Мефодиевское общество было разгромлено в 1847 году, а монографию «Мазепа» Николай Костомаров писал в конце 1870-х — начале 1880-х годов (в совершенно другую эпоху). Можно догадаться, что директор Центра по изучению истории Украины перепутала разгром Кирилло-Мефодиевского общества с другим репрессивным актом, так называемым Эмским указом 1876 года (вряд ли настоящий историк допустил бы столь грубую ошибку).
Что же касается работ с «совершенно иными суждениями о Мазепе», якобы появившихся в послецензурную эпоху начала ХХ века, то из таковых «ученая» дама назвала всего одно сочинение — «Историю украинского народа» Александры Ефименко. При этом крайне сомнительно, что Таирова-Яковлева взяла на себя труд прочесть указанное сочинение. На поверку ничего «совершенно иного» там не оказывается. Как и другие исследователи, Ефименко именует переход гетмана к шведам изменой, говорит о двуличии Мазепы, отмечает его непопулярность в народе[17]. А достоинства и заслуги гетмана (природный ум, опыт, энергичное поначалу содействие политике Петра, строительство храмов) не отрицались русской исторической наукой задолго до Ефименко (и даже до отмены предварительной цензуры)[18].
Резоннее говорить о подконтрольности цензуре историков советских. Но и тут сочинительница предъявляет претензии невпопад: в СССР, дескать, «вопреки фактам и здравому смыслу» ничего не сообщали о «решающей роли» в Азовских походах «лично Мазепы» (с. 3).
13
15
Сегодня его считают украинским ученым, но в то время деятелей науки на украинских (малорусских) и великорусских не делили — все были русскими.
18
См., например: