Что при Петре Могиле она таковой не являлась, признает даже Зоя Хижняк, в тех самых книгах, на которые ссылается Татьяна Геннадьевна. Ну и кроме того: если «не придавали никакого значения», то почему так настойчиво добивались академического статуса?
«А.С. Каревин неправильно понял мою статью о Гадячском договоре, на которую ссылается, — продолжает Таирова-Яковлева. — Речь шла о том, что соглашением предусматривалось создание двух академий».
Речь таки шла о том, что предусматривалось создание двух академий (подчеркиваю: только предусматривалось, созданы они еще не были). Одну собирались открыть в Киеве на базе Киево-Могилянской коллегии, вторую — в ином городе Западной Руси. А вот «ученая» дама почему-то была уверена, что в договоре говорилось об (цитирую статью Т.Г. Таировой-Яковлевой «Гадячский договор: текстологический анализ») «основании в Киеве еще одной (кроме существующей с 1633 года Киево-Могилянской) академии». Сказано совершенно четко, из чего и следует, что к Киево-Могилянской коллегии («академии») Татьяна Геннадьевна положение Гадячского договора в той своей работе не относила.
«А.С. Каревин приводит совершенно неверную цитату из Гадячского договора, видимо из какого-то его неаутентичного списка или в неверном переводе».
Цитата из Гадячского договора мною приведена по тексту, опубликованному в сборнике «Гадячская уния 1658 года» (Киев, 2008 год). В том самом сборнике, где рядом с этим текстом размещен его «текстологический анализ», сделанный Татьяной Геннадьевной. Она не заметила, что анализирует неверный текст? Кстати сказать, практически тот же текст (с незначительными отличиями, объясняемыми нюансами перевода) приводится и в книгах З. Хижняк, на которые «ученая» дама ссылается, опять же не заметив «неверностей».
«И некорректно говорить, что Гадячский договор в силу не вступил: юридически он вступил в силу. Правда, исполнялся не долго, но это другое дело. В Речи Посполитой его постановления никто не отменял».
Гадячский договор фактически в силу не вступил. Он не исполнялся ни казаками, ни поляками. Напомню к тому же, что ратифицированный в мае 1659 года польским сеймом текст договора существенно отличался от подписанного в сентябре 1658 года в Гадяче. Изменения в договор поляки внесли самовольно, без согласия и даже без ведома гетмана Выговского. Одно это обстоятельство ставит под сомнение правомочность договора.
К сведению Татьяны Геннадьевны — официально в Речи Посполитой положения Гадячского трактата были отменены самим фактом подписания в 1660 году нового договора (теперь уже с Юрием Хмельницким). «Ученая» дама не знает и этого? Следующий тезис Таировой-Яковлевой довольно курьезен. Она утверждала будто «в стенах Киево-Могилянской академии был написан «Вирш» на погребение гетмана П. Сагайдачного». «Вирш», однако, был написан в 1622 году, а коллегия (еще даже не академия) основана спустя 11 лет. Ляп очевидный, но Татьяна Геннадьевна твердо стоит на своем.
«Что касается моего якобы ошибочного замечания о написании «Вирша» на смерть П. Конашевича (Сагайдачного) в стенах КМА, то никакой ошибки нет, — уверяет она. — Панегирик был написан профессорами Братской киевской школы (кстати, основанной при непосредственном участии гетмана Сагайдачного), которая впоследствии стала именоваться в честь одного из своих благодетелей Киево-Могилянской. Ведь то, что при советской власти Петербургский университет именовался Ленинградским и даже носил имя А. Жданова, не означает, что мы должны этот период вычеркивать из истории выдающегося Санкт-Петербургского вуза?»
Кажется, «ученая» дама просто не сообразила, что высказанный ею «аргумент» направлен против нее же. Разумеется, советский период не стоит вычеркивать из истории. Но вряд ли кто-либо из серьезных авторов, повествуя о Санкт-Петербургском университете эпохи, скажем, Николая I, будет именовать вуз Ленинградским имени Жданова. С Киевской братской школой и Киево-Могилянской академией случай аналогичный.
«Что касается Вильно и Дерпта — то, извините, но я их не причисляю к Восточной Европе», — это уже пояснения Татьяны Геннадьевны по поводу того, что Киево-Могилянскую «академию» она назвала первым по времени основания вузом Восточной Европы, позабыв про университеты в Вильно (Вильнюсе) и Дерпте (Тарту). «Думаю, — рассуждает сочинительница, — что в Литве и Эстонии очень бы обиделись и стали бы настаивать, как минимум, на Северной. В любом случае в контексте книги речь шла исключительно о славянских высших учебных заведениях, в которых учились дети русских бояр».