Когда спустя некоторое время я очнулась, было около пяти часов вечера. Горячее солнце сияло из-за макушек деревьев, окрашивая серое покрытие дороги в неправдоподобно-бронзовый цвет. Мы ехали по какому-то незнакомому почти пустому шоссе, невдалеке от которого стояли деревенские дома с высокими печными трубами, и паслись среди трав рыжие коровы.
— Где мы находимся? — спросила я, удивленно разглядывая непривычный пейзаж.
— Сейчас узнаем, — ответил он, останавливая машину около двух устало бредущих по дороге фермеров в пыльной одежде.
— Ты хочешь спросить у них, как проехать к тому месту, где почти тысячу лет назад одна девушка влюбилась в хозяина нескольких гектаров земли? — засмеялась я.
Вместо ответа он только улыбнулся и, выйдя из машины, заговорил с этими прохожими на каком-то незнакомом мне языке. Они в ответ дружно закивали и, указывая граблями и вилами в сторону отходящей вбок дороги, стали что-то объяснять.
— Спасибо, до свидания, — сказал он и снова сел за руль.
— Что ты сказал? — спросила я, затаив дыхание.
— Я уточнил дорогу.
— Нет, я говорю о тех двух словах, которые ты произнес в самом конце.
— Кажется, я поблагодарил и попрощался, больше ничего, — сказал он, удивленно глядя на меня.
Я радостно рассмеялась:
— Я знаю этот язык! Точнее сказать, я знаю на нем только семь слов, два из которых ты только что произнес, так что теперь мне известно, где мы находимся, и что это за страна.
— Жаль, а я надеялся сделать тебе сюрприз, сообщив, что девять лет подряд свои каникулы ты проводила совсем недалеко от того места, где десяток столетий назад мы познали, что такое любовь.
Машина замедлила ход, и мы остановились неподалеку от придорожного кафе со странной деревянной вывеской на чугунных цепях.
— Передохнем немного? — предложил он.
— Да, конечно, — согласилась я, и через минуту мы уже пили кофе, сидя за столиком на террасе гостеприимного заведения.
— Ну вот, — он улыбнулся, — примерно в этом месте и стоял твой старый дом, неподалеку от которого находился и вересковый косогор и лес, который еще частично сохранился здесь, но уже, наверное, не столь уверенно зовет тебя в свои объятья.
Я отпила кофе и, задумавшись, стала рассуждать вслух:
— Поразительно! Ты можешь себе представить, что в этом самом месте много лет назад я была со своей сестрой. В то время я еще не верила ни в прошлые жизни, не помнила ни дворцов, ни лагерей, еще только начинала догадываться о твоем существовании, но в этом месте — я очень хорошо помню этот момент — в этом месте меня охватила такая неземная тоска, такая грусть, как будто мимо меня прошла величайшая в мире любовь, которую мне никогда не будет дано испытать в этой жизни. Я помню, как облокотилась вон на ту старую железную балку, и долго так стояла, погруженная в свои мысли.
Он внимательно слушал меня, рассматривая погнутую ржавую балку, а я сидела и вспоминала тот давно прошедший августовский день, который в отличие от многих других дней не стерся из моей памяти, а остался на всю жизнь, как случайный фотоснимок, подаренный проходящим мимо фотографом. Мне стало грустно и на глазах навернулись слезы. «Сколько лет прошло с того момента около предместья Рундалспилса, — подумала я, — сколько лет, и сколько несбывшихся надежд мне суждено было испытать с тех пор. Значит, я просто почувствовала там свое будущее, в котором никогда уже не будет места для такой любви, какой была та, рожденная свободным ветром вересковых косогоров…».
— Не плачь, — сказал он, прервав мои горькие раздумья, — это было не предчувствие, а воспоминание. Только воспоминание, об очень давно ушедших днях. О них не надо печалиться, потому что тогда можно захотеть туда вернуться, о них надо думать только хорошее, потому что, являясь частью нашего прошлого, они определяют настоящее — единственное, что мы можем действительно реально ощущать и проживать в нашей теперешней жизни.
— Да-да, конечно, — сказала я, поспешно вытирая газа платком, который он мне протянул, — просто мне стало немного страшно. Страшно, что ты вдруг так никогда и не станешь этим настоящим, которое мы можем реально ощущать…
Я тяжело вздохнула и взяла в руки чашку остывающего кофе, а он смотрел на меня, и я никак не могла прочесть в его взгляде, о чем он в этот момент думает. «Кто знает, — промелькнуло у меня в голове, — кому из нас двоих тяжелее переносить эту разобщенность. Быть может, с его стороны все это выглядит куда ужаснее, чем с моей?»