Птицы поют свою песнь.
Он закрыл книгу и, посмотрев на меня, спросил:
— Наверное, стоит тебе сразу все объяснить?
— Да, — сказала я и приготовилась слушать, так как из всего только что прочитанного я действительно мало что поняла.
Он взял со стола портсигар и, закурив сигарету, ненадолго задумался:
— Как ты уже догадалась, человек писавший иероглифы был не просто умелым каллиграфом. Он был мудрецом, умеющим видеть человеческие души. Однажды мыслитель попросил его написать о том, как познать суть мира, в котором соединяется великое и ничтожное. Каллиграф написал ему, что ничтожное на самом деле есть часть великого, как капля воды на самом деле является частью великой реки, но чтобы это познать надо отправиться в путь.
— А крестьянин просил его о стихах, которые приносят счастье.
— Да, и он написал ему стихотворение, с помощью которого он хотел заставить этого крестьянина увидеть свое счастье в окружающем мире. И посоветовал оторвать свои мысли от земли и, взлетев ими ввысь, подумать о чем-то возвышенном.
— Интересно, принесло бы это крестьянину желаемое счастье? — сказала я. — Может быть, он просто хотел разбогатеть и вовсе не желал возноситься за облака?
— Тогда он не пришел бы за советом к каллиграфу, а обратился бы к какому-нибудь шаману, — рассмеялся он.
— А что он ответил влюбленному? Ведь тот просил написать ему просто красивое послание о любви.
— Ну, тот и написал ему о том, что его любовь по силе сравнима с солнечным светом и столь велика, что способна объять весь мир вплоть до самой мельчайшей твари.
— А писатель?
— Ему каллиграф посоветовал будоражить своим творчеством умы людей, подобно камню, оставляющему круги на воде. Но делать это так, чтобы из этой болотной мути всходило солнце.
— Ну а что он посоветовал нам? — улыбнулась я. — Ведь этот последний человек задал ему именно наш вопрос.
— Да, и объясняя ему то, как он живет сейчас, каллиграф написал, что в данный момент его история сравнима с порой цветения, когда еще рано думать о будущем урожае, а лучше просто наслаждаться красотой цветов.
— А в какую сторону ему надо стремиться?
— Ему надо просто немного подождать того момента, когда из спелых плодов потечет сок.
— Как странно, ты ведь уже говорил мне нечто подобное, когда мы спорили об акации? Ты помнишь?
— Да, но тогда ты не поверила мне или просто не поняла. Не знаю.
— А в последней строчке, в той, где должно было быть написано, куда мы придем, что каллиграф написал там? — спросила я.
— А там он написал, что дождавшись времени урожая, мы получим жизнь.
— Почему?
— Потому что поющие птицы всегда символизируют ее естественное течение, и радость оттого, что она существует.
Я задумалась, и, подойдя к подоконнику, некоторое время стояла молча.
— Знаешь, — сказала я, — если бы я знала точный адрес того человека, в которого рано или поздно мне будет суждено перевоплотиться, то написала бы большое письмо, в котором рассказала обо всех своих воспоминаниях. Я описала бы в этом письме все, что тревожило меня в прошлом, все, что происходит в настоящем. А потом… Потом отправила бы его заказной бандеролью на имя этого неизвестного мне человека, и подписала: «Мне будущей от меня прошлой. На добрую память. Я».
— А ты будущая прочитала бы это послание, подумала, и приписала к нему еще небольшую часть, в которой рассказывалось бы еще об одной жизни, прожитой тобой. И так еще и еще раз. И в итоге у вас получились бы огромные мемуары, описывающие странствия одной души по путям множества жизней.
Мы оба рассмеялись, и он сказал:
— Расскажи мне, что ты помнишь еще из нашего прошлого, а если что-то тебе будет трудно вспомнить, я постараюсь помочь.
— Хорошо, — сказала я, — я сейчас расскажу тебе одну историю, которая будет значительно отличаться от всех предыдущих.
— Интересно чем?
— Тем, что ты был в ней бедным странствующим романтиком, а не состоятельным дворянином, каким ты мне вспоминался до сих пор.
— Это очень интересно, — сказал он закуривая.
А я, как обычно, села на свое любимое место среди подушек, и глядя на кольца дыма, поднимающиеся от его сигары, стала рассказывать.
Эта история началась для меня в каком-то французском городе, кажется, в те времена, когда в моду только стали входить парики. Хотя, возможно, я и ошибаюсь, ведь ты знаешь, как легко перепутать века, глядя в такую даль. Но, так или иначе, я вижу себя дочерью моей мамы и какого-то человека, который очень любит и меня и ее, но по причине некоторой мягкотелости никак не может найти с ней общего языка. Он всячески старается ей угодить, но добивается только того, что она, вопреки его ожиданиям, все больше и больше времени проводит вдали от дома. Мне вспоминается, как он тяжело вздыхая, и глядя из окна на отъезжающую карету, часто говорит мне: