Бурцев Андрей
Сумерки
АНДРЕЙ БУРЦЕВ
СУМЕРКИ
Повесть из цикла "Глазковские передряги"
1
Тамара еще из кухни поняла, что Витька пьяный, постояла возле раковины, где кучкой лежала намоченная, но не почищенная картошка, подошла к окну, заранее открыла форточку, вытерла мокрые руки о переброшенное через плечо полотенце и пошла в коридор. Но тут в проеме кухонной двери возник Витька, раскинув руки, повис на косяках, угловато выпятив плечи и чем-то похожий на болтающегося в паутине дохлого паука.
- Ты же не пьешь. - Тамара отвернулась и прошла к окну, стала смотреть на глинистый двор, на черные ноздреватые кучи таящего снега. - Ты два месяца же не пьешь... Ты мне обещал не пить и не пьешь, и я, дура, думала, что уже и не будешь...
- Я не пью, - сказал за ее спиной Витька. - Ну, выпил, подумаешь... Тут такое дело было, случай как раз... - Он прокашлялся. - День рождения, понимаешь.
- А почему ты так рано? - повернулась Тамара.
Витька стоял, по-прежнему держась за косяки и раскачиваясь. Он был в одном тапочке и расстегнутой куртке, из левого кармана которой торчала запечатанная бутылка, белея жестяной пробочкой.
- Скажешь... - Витька криво усмехнулся. - Говорю же день рождения. У заведующей нашей, ну, она и собрала в подсобке небольшой сабантуйчик. Продавщицы там, Клавка, Зойка, Татьяна, сама Инна Константинна, конечно, и я. Да экспедитор еще сидел с нами. С базы, ты его видала, Олег, черный такой, с усами... Может, я сяду?
Витька оторвался от косяков, сделал несколько шагов по кухне и, зацепившись за угол стола, опустился на табуретку. Звякнула о плиту бутылка. Витька судорожно схватился за карман, достал ее и водрузил на стол.
- Тома, - раздался из комнаты скрипучий голос бабки Мани, - никак, Витя пришел?
- Я, баб, я! - крикнул Витька и приподнялся, схватившись за край газовой плиты, но тут же опустился снова. - А пацанята где?
- Димка в школе, а Валерка во дворе гоняет. - Тамара отходила, уже не глядела так пристально, глаза ее постепенно светлели.
- Угу. Давай-ка на стол, Томка. Раздавим с тобой бутылочку в честь дня Инны Константинны... а?
- Картошку еще варить надо. - Тамара, вспомнив об ужине, торопливо подошла к раковине. - Я же не знала, что ты так рано...
Кожура текла из-под ножа, тонкие пальцы ловко вертели шишковатую картофелину. Послышалось шарканье, шлепки по стене, и в кухню осторожно зашла бабка Маня. Она почти ничего не видела и потому, идя, похлопывала по стене и по всему, что попадалось под руку. Была она вся маленькая, сморщенная, горбатая и трясущаяся. От бесцветных глазок, сидящих в глубоких впадинах, протянулись, извиваясь в морщинах, блестящие полоски. Витька тяжело встал и, потянувшись, помог ей устроиться на стуле между столом и холодильником.
- Лежала бы ты. - Он снова сел, прислонившись спиной к плите. - Чего встала-то?
- Да скучно лежать-тось все времечко, - проскрипела бабка, водя по пустому столу трясущимися пальцами. Толкнула, не видя, бутылку, но Витька успел подхватить ее и отставил подальше.
- Радио бы себе завела, - буркнул Витька.
- Ась? - отозвалась бабка Маня, повернув к нему бурое от старости лицо.
Витька смотрел в спину Тамаре - линялый ситцевый халатик, засученный выше локтей, длинная, узкая прореха на левой лопатке. Короткая, почти мальчишеская стрижка и мальчишеская же фигурка с острыми плечами - ничего женственного. А ведь когда-то, полных одиннадцать лет назад, было Витьке двадцать два, а Томочке восемнадцать, и были у нее густые каштановые волосы, и круглые коленки под колыхающемся при ходьбе подолом, и Витька мечтал о той минуте, о том пришедшем вскоре мгновении, когда этого подола не будет. Это было еще в те времена, когда водка стоила фантастически дешево - пять рублей двенадцать копеек...
- Как робилось, внучек? - проскрипела бабка Маня. Кормилец ты наш.
Бабка была старая, дореволюционная, и говорила по-старинке, хотя знала многие новомодные словечки.
- А чего? - отмахнулся Витька, все еще глядя на Тамару. - Как всегда. Порядок.
- И хорошо, и хорошо, - то ли покивала, то ли потрясла головой бабка. - Порядок он должен быть завсегда, и на работе, и в семье, а то без порядка...
Дальнейшее Витька пропустил, как давно научился пропускать бабки Манины слова мимо ушей, потому что бабка, если заведется, может говорить часами без остановки и все ж ничего не скажет не то что толкового, даже и просто осмысленного.
Тамара выгребла картошку в кастрюлю, вымыла, залила водой и пронесла на плиту мимо Витьки, скользнув ему по колену подолом. И ничего не случилось - ни волнения, ни нежности, ни желания обнять - ничего. Как не ощущалось давным-давно, целых семь-восемь лет.
Тамара поставила картошку на огонь и долго шарилась в кухонном шкафу, гремя кастрюлями. Напротив скрипела, тряся головой, бабка Маня, и почему-то все это напоминало сегодняшний сабантуйчик, когда справляли день рождения.
2
На этот раз Витька все же обманул жену, не на все сто, правда, а так, наполовину. День рождения был, но не у какой Инны Константиновны, и вообще к магазину отношения не имел. День рождения был у закадычного дружка Лехи, с которым, как и с остальными, Витька два месяца назад обещал Тамаре не водиться и связь с которыми тщательно скрывал от нее. Праздновали, конечно, у Лехи на хате - жил он в частном домишке на кривой глазковской улочке, спрятавшейся за широкую каменную спину школы, вместе с матерью, которая всегда, как намечалась пьянка, куда-то уходила, да и вряд ли могла помешать эта седая, молчаливая женщина.
Рыжий, могучий Леха в майке и дырявых шароварах расхаживал по комнате, собирая на стол. На клеенке, на грубой оберточной бумаге уже была насыпана кучка соленой кильки - доперестроечный деликатес, - стояла банка горбуши в томате, лежала буханка хлеба. Леха доставал из старого рассохшегося буфета стаканы, резал отточенным сапожным ножом рассыпающийся крупными крошками хлеб, открывал тем же ножом, напрягая бицепсы, горбушу. За ним по пятам ковылял Одноногий, стучал костылями, скрипел половицами, кашлял. Леха ворчал на него, но без злости, любовно. Он давно уже привык к суете и беспокойству, которые всегда охватывали Одноногого перед выпивоном. Витька сидел у подоконника и отверткой вскрывал бутылки с водкой. Их было три. Одна большая, шершавая, импортная, с которой презрительно щурился на комнату бородатый Распутин. Две - наши, "Столичные", с неизменным видом Москвы. Они стояли между горшочками с какими -то растениями, которые никогда не цвели. Витька прикинул, сколько тысяч они могут стоить, и поразился. Откуда у вечно нищего Лехи деньги? Рука привычно проткнула отверткой последнюю жестяную крышечку, поддела и вывернула прочь. "Распутина" вскрывать не стал - там закрутка, никаких проблем.