Андрийко встал с лежанки и принялся медленно прохаживаться по светлице. Потом остановился у очага.
— Ты прав, Данилко! — сказал он, впервые называя Горностая по имени. — Я ещё никогда так не смотрел на своё загубленное будущее.
— То будущее, что умерло, было осуждено на гибель в самом зародыше. Сам говоришь, как берегла его покойница. Она была умной, рассудительной женщиной и предвидела то, о чём ты и не помышлял!
— Да, но вижу теперь, и тем глубже вонзается в сердце шип… Молодому человеку необходима какая-то цель. Без неё жить невозможно. А для чего жить, если всё распалось в руках? Разве что уйду в монастырь отмаливать Офкины грехи…
— Не подливай воды в Днепр, Андрий! Сам знаешь и веришь, что она святая. Ведь ты ей молишься, чтобы она просила бога дать тебе счастье!
Вторично поглядел Андрийко на друга с удивлением.
— Да! — продолжал тот. — Поставь высоко-высоко в душе слёзный памятник Офке, рядом с памятником отца. Пусть будут они твоими заступниками, а ты живой человек и живи по-человечески. Сам говоришь, что покойница целью жизни ставила счастье. Ищи же его, это счастье! Что его не было в Незвище, доказала тебе смерть. на земле не одни лишь увядшие цветы! Каждой весной из-под снега вырастают свежие…
Эта беседа переломила болезнь молодого человека. С того времени Андрийко словно переменился. Поначалу просто бродил по лесу, потом брал уже с собою лук и целыми днями охотился. Горностай нередко составлял ему компанию и каждый раз наталкивал его на новые мысли и придумывал новые развлечения.
Однако самую интересную забаву придумал Коструба, раздобыв у какого-то мужика ручного годовалого медведя. Необычайно сообразительный зверь жил в вечной войне с дворовыми собаками, от которых оборонялся дубиной. И вот однажды, когда любимица Андрия, Белка, ощенилась, медвежонок, улучив момент, схватил щенят вместе с охапкой сена, на котором они спали, и положил их среди голых прутьев на вербу, которая росла у частокола, а сам уселся рядом, следя за тем, чтобы они не упали. Собаки просто захлёбывались от лая, а Белка жалобно выла, садилась на задние лапы и «служила». Все усилия собак согнать медведя с вербы были тщетны, наконец они разбежались, и под деревом осталась лишь Белка. Она тихо скулила, словно молила у медведя прощения и обещала вечный мир. Спустя какое-то время Мишка, что-то ворча себе под нос, схватил щенков и положил их на прежнее место. С того времени война между ним и собаками прекратилась. Глядя на эту сцену, Андрийко впервые засмеялся.
Прибыв в начале весны из долгого путешествия с вестями о победе Свидригайла и его союзников, воевода очень обрадовался, увидев, что племянник стал живым и энергичным.
— Добро! — сказал он. — Наконец протрезвился; теперь всё пойдёт по-иному.
И в самом деле. В мае 1433 года все трое поехали за добром покойного боярина Василя Юрши в Руду.
— Не гоже мне, Андрийко, с тобою наедине разговаривать, не гоже и гулять в саду! — говорила Мартуся, серьёзно покачивая головой, увенчанной чёрными, как вороново крыло, волосами. — Не гоже и говорить «ты», потому что ты рыцарь с поясом и шпорами, а я уже девушка-боярышня.
— Это тебе, наверно, няня наговорила, — догадался Андрийко и засмеялся.
Маруся спокойно подтвердила его догадку, однако оба продолжали путь. Майское солнце заливало потоками света и тепла цветущий сад; пьянящие запахи неслись отовсюду; на ветвях заливались-щебетали птицы. Тянуло свежестью. Оба они шли по той же дорожке, как и тогда, весной 1430 года. Но теперь Юрше каждый дал бы лет двадцать пять, двадцать шесть, Мартуся же расцвела, стала красавицей и невольно привлекала взоры.
— Ты помнишь, Мартуся, — начал немного погодя Андрийко, — как ты мне, как раз на этом месте, рассказывала сказку про Змия Горыныча.
Девушка метнула на него взгляд из-под длинных ресниц.
— Я потом предостерегала тебя, но вижу, — и тут румянец зацвёл на её щеках, — вижу, что горе не обходило тебя стороной… было частым твоим гостем, даже на лице такое написано, что и прочитать не могу. Неужто ты не уберёгся Змия?
— Нет, не уберёгся, Мартуся. Я остерегался его, пока он не поклялся отречься от лжи, злобы, коварства, и тогда мы вместе принялись искать дорогу к счастью. Но, увы! Не суждено ему было оставаться со мной в паре! Он погиб, упал и, падая, ранил моё сердце. В душевных стремлениях я изверился душой, и пошли прахом светлые надежды. Вот почему и вспоминаю с такой грустью ту прекрасную, счастливую минуту, когда ты добрым словом и поцелуем провожала меня в широкий мир… Не так думалось-гадалось, как сложилось.